Рим должен пасть - Алексей Живой

— Это как? — не понял Федор.

— Любит воевать не по науке, а как древние герои, один на один. Аристократ хренов. Или малыми отрядами. Большие армии недолюбливает. Это мне брат тоже рассказывал, зашел как-то разговор о его подвигах. Сейчас же вся сила в легионах, верно?

— Верно, — кивнул Чайка.

— Да и вообще этот Марцелл греков обожает.

— Это как? — изумился Федор. — Как твой овдовевший дедок, что на коров перешел?

— Да нет, ты что, — замахал руками Квинт и чуть не подавился от возмущения, — в этом деле все нормально, он баб любит. Есть, конечно, крепкозадые и среди изнеженных сенаторов, но этот вроде не замечен пока. Женат. Я хотел сказать, что Марцелл очень любит тех, кто с греческой ученостью хорошо знаком. Осыпает их похвалами и почестями. Потому что сам сенатор, говорят, недоучился наукам, хотя и пытался. Слишком много времени на войне проводил. Вот наш Памплоний и блеснул вовремя знаниями, что своей начищенной кирасой. И угодил в зятья к сенатору.

— Свадьбы же еще не было, — осторожно заметил Федор. — А невеста что, согласна?

— А это не важно, — отмахнулся Квинт. — Если папаша Марцелл с Памплонием стакнется, то невесту уже никто и не спросит. А у них, скорее всего, уже все оговорено. Так что скоро начнутся свадебные обряды, и станет наш Марк Акций Памплоний большим человеком. Наверняка в Рим переедет.

— А про дочку что рассказывают? — не отставал Федор, у которого от вина вдруг разыгралось любопытство.

— Я же тебе уже объяснял, — обиделся Квинт. — Какие у вас в Калабрии все тугодумы. Тщедушная, изнеженная бабенка. Говорят, что умна, читает много. Тоже греков любит. А вот военных на дух не переносит. Да мне вообще деревенские бабы нравятся больше, чем эти городские. Они простые и без вывертов. Здесь все при всем. Едят хорошо, работают много. И уж если пустил руки в дело, прижав где-нибудь в стогу, считай, твоя.

Федор молча слушал тессерария, поедая оливки. Рассказы друга по части сексуальных приключений были ему не в новинку.

— А эти городские, — Квинт махнул рукой, — тощие, просто ужас! Да и вообще, нам с тобой, например, к ней не так просто подкатить. Этой неженке ведь стихи надо сочинять или прочее дерьмо. Тьфу! Бедный Памплоний. Да и не ровня мы ей, хоть и карьера у нас с тобой, брат Тертуллий, быстро в рост пошла. У нее папаша сам знатный вояка, да уже в чинах и званиях. Что ей до каких-то легионеров.

— Слушай, — мысль, подспудно беспокоившая Федора на протяжении всего разговора, наконец-то прорезалась, — ты ведь мне рассказывал, что легионерам нельзя жениться.

— Ну, рассказывал, — не стал отнекиваться Квинт.

— А чего же тогда Памплоний свадьбу затеял? Да еще посреди войны.

— Ну, война в Риме всегда с кем-нибудь идет, — ухмыльнулся Квинт, — и ворота в храм Януса всегда открыты.[72]К тому же Памплоний не чета нам с тобой. Он из сословия плебеев и очень богат. А потому нашему военному трибуну можно гораздо больше, чем простым легионерам. Вот так, брат Тертуллий.

— Да, — вздохнул Федор, вспомнив местную поговорку, — что позволено Юпитеру…

— Вот-вот, — закивал Квинт, — так что, не думай о женитьбе. Сейчас выпьем — и по бабам.

— Я что-то сегодня не в форме, — вяло возразил Чайка, — седло неудачное попалось.

— А-а, понятно, — улыбнулся Квинт с нескрываемым превосходством, — ну, тогда я один справлюсь. У меня с седлом все в порядке.

Весь следующий день они так же, не спеша, ехали дальше по отличной мощеной дороге меж живописных холмов, большей частью поделенных на лоскутья обработанных полей, колосившихся не то рожью, не то пшеницей, правда, попадались и виноградники, и даже фруктовые сады, в которых Федор с интересом углядел хорошо знакомые яблони и груши. Все это шумело и благоухало под легким ветерком и радовало глаз сочными красками в лучах яркого осеннего солнца. На окрестных холмах то и дело возникали, ослепляя белизной колонн и портиков, виллы богатых римлян. А по самой дороге, снабженной даже указателями с расстоянием до ближайших населенных пунктов, главным из которых, естественно, значился Рим, в обе стороны двигалось множество повозок с товарами и всевозможным скарбом, пеших и конных людей различного звания. Ширина дороги позволяла спокойно разъехаться двум повозкам.

Большинство из путников, едва завидев блестящего Памплония с военизированной свитой, с почтением уступало дорогу. А тех, кто не торопился освобождать место, военный трибун просто распихивал своим конем, и встречным приходилось убираться с пути кавалькады вдвое быстрее, уворачиваясь от копыт благородного коня. Никого, более знатного, чем он сам, кому он должен был бы согласно положению уступить дорогу, Памплоний не встретил до самого конца пути.

Федор постепенно притерпелся к седлу, и на второй день чувствовал себя гораздо лучше. Он ехал рядом с центурионом, державшимся в седле вполне свободно. Опцион даже заподозрил, что в прошлом быковатый Гней Фурий Атилий относился к лихому племени катафрактариев. «А что, — раздумывал Федор, поглядывая на Гнея, — росту он невысокого, сидит крепко… Чем не кавалерист?» Но его сомнения так и остались неподтвержденными. Впрочем, и не опровергнутыми.

Между тем, к обеду они прибыли на место. Стоявшая на холме вилла[73]Марцелла, окруженная полями и огромным живописным парком, прекрасно виделась уже издалека, но, к удивлению Федора, оказалась не гигантским дворцом с высоченными башнями и стенами, а вполне уютным и добротно сработанным сооружением в греческом стиле. Точнее, целым комплексом зданий. В общем, самая натуральная вилла.

Состояла она как бы из нескольких строений различной высоты, возведенных из светло-коричневого кирпича. Среди прочих выделялся один большой дом с помпезным входом и плоской крышей, выложенной, судя по выступающему козырьку, керамической черепицей. Небольшие окна располагались высоко, на уровне второго этажа, и выглядели довольно прочно: крепкая деревянная рама с ажурным переплетом и вставленной в проемы слюдой. От главного здания — как помнил Федор из прочитанного о жизни римлян, оно называлось атрий — шли два крытых коридора, соединявших его с соседним строением о трех этажах. Здесь, вероятно, находились многочисленные жилые помещения для хозяев и прислуги. А между двумя зданиями этой системы, ограниченный переходами, виднелся таблинум — архивный кабинет хозяина, где тот работал с бумагами. И все это окружал великолепный парк, в глубине которого виднелись еще какие-то постройки.