Три короны - Виктория Холт

И про себя добавила: я должна встать на ноги; я уже выросла и понимаю то, что раньше мне было недоступно; я больше не буду досаждать ему своими глупостями, а постараюсь во всем слушаться его… я скажу ему, что всегда буду служить ему.

Она представила, как когда-нибудь в будущем они будут вместе ужинать – и разговаривать за столом; возможно, с ними будет Бентинк. Она не станет возражать против его участия в их застольях и беседах, потому что он всегда готов служить своему хозяину.

С каждым днем ей становилось все лучше.

Анна Трелони ругалась с Елизаветой Вилльерс.

– Придется тебе вести себя осмотрительней, раз уж принцесса пошла на поправку.

– Как мне себя вести – это мое личное дело, – заметила Елизавета.

– Оно коснулось бы и принцессы, если бы она узнала, что ты спишь с ее мужем.

– Хочешь обо всем сказать ей?

– Не беспокойся, я твоей тайны не выдам… если это еще тайна. Она одна ничего не подозревает. При дворе принца только она так невинна и простодушна.

– Очень жаль. От воспитанницы английского королевского двора можно было бы ожидать большей проницательности.

– Ее супруг… он…

– Ну? – прищурилась Елизавета. – Что, язык не поворачивается? Или боишься, что я расскажу ему?

– Откуда мне знать, о чем ты разговариваешь с ним в постели?

– Уж ты-то об этом не узнаешь, не надейся.

– Во всяком случае, прошу тебя – не говори ни о чем принцессе. Именем Бога умоляю, не говори принцессе о том, что ты стала любовницей принца.

– Я тоже прошу тебя об одном одолжении, Анна. Занимайся своими делами и не суй нос куда не надо, ладно?

Мария думала преподнести им сюрприз – пройти дальше обычного, неслышно открыть дверь и сказать: «Смотрите, мне уже лучше!»

У двери она остановилась, чтобы отдышаться. Но так и не смогла. Потому что услышала разговор преданной Анны с предательницей Елизаветой.

Она прислонилась к стене – рукой держалась за сердце, грозившее выскочить из ее груди.

«…не говори принцессе о том, что ты стала любовницей принца».

Елизавета Вилльерс! – столько раз досаждавшая ей в детской комнате. Вильгельм любит ее!

Окажись на месте Елизаветы какая-нибудь другая женщина, это было бы не так невыносимо. Или нет?..

За время болезни она полюбила тот образ, который с недавних пор рисовала себе. Это ради него она пересилила недуг; ей хотелось жить; она боролась за жизнь, потому что надеялась заслужить любовь супруга, увидеть счастливую семью, будущих детей и внуков.

«Ты нужна мне, Мария».

Слышала ли она эти слова? Или только хотела слышать?

Нет, он произнес их, в этом она была уверена. Произнес – и пошел в спальню, где его ждала Елизавета Вилльерс.

Елизавета старше ее и намного умнее. Когда у них все началось? С самого начала? С того дня, когда она его так разочаровала и ему требовалось какое-то утешение? Ей припомнились слухи о том, что у Елизаветы уже был мужчина. Любовник – еще до Вильгельма? В таком случае та могла не дрожать от страха за свою девственность, очутившись наедине с незнакомцем.

Елизавета… и Вильгельм!

Она не знала, что делать. Если она вызовет Елизавету и обвинит ее в распутстве, то что скажет Вильгельм? Скорее всего, станет еще больше призирать свою супругу.

Что-то странное произошло за время ее болезни. Она полюбила свой несуществующий идеал – и в то же время навсегда распростилась с детством.

Она не могла забыть о своем королевском достоинстве. Понимала: принцессы и королевы не устраивают сцен из-за того, что у супруга появилась любовница, – они просто прогоняют ее… но самой ей такого права не давали. Она думала о несчастной маленькой Марии-Беатрис – та была совсем ребенком, когда узнала о неверности своего мужа. Как плакала, как убивалась эта бедная девочка! А что делал Яков? Успокаивал ее какими-то туманными обещаниями, которые никогда не выполнялись, и избегал супругу, поскольку терпеть не мог семейных сцен. Впрочем, Вильгельм поступил бы по-другому. Она представляла, с каким холодом он выслушает ее упреки.

Она была вынуждена взглянуть правде в глаза. Вильгельм внушал ей страх – своим ледяным холодом. Этот лед она надеялась растопить своим теплом. Но раньше нее это сделала Елизавета Вилльерс.

Как ни странно, ей не хотелось плакать.

Она вернулась в свою спальню и легла в постель. Вскоре пришла Анна Трелони. Встревоженная ее болезненным видом, она спросила, нужно ли ей что-нибудь.

– Оставь меня в покое, – сказала Мария. – Я устала.

Когда Мария окончательно встала с постели, ей было уже восемнадцать лет. Болезнь изменила ее внутренне и внешне: всегда выглядевшая моложе своего возраста, она только сейчас стала по-настоящему женщиной.

В ней появилось больше достоинства, спокойствия, мягкости. Ни единым взглядом, ни единым жестом она не выдала того, что ей было известно об отношениях между ее супругом и Елизаветой Вилльерс. Вильгельм редко навещал ее; она гадала – либо заключил, что у нее уже никогда не будет детей, либо все свои скудные силы отдавал любовнице.

Она не жаловалась: ждала дальнейших событий и готовилась вынести любые испытания, какие пошлет ей судьба; и, приучив себя любить тот образ, который прежде рисовала в своем воображении, продолжала любить настоящего, невыдуманного Вильгельма.

Если бы она могла надеяться на бегство от Вильгельма, о чем так мечтала в первые дни своего замужества, ее жизнь была бы намного проще. Но она не могла надеяться на это.

Она желала во всем доставлять удовольствие Вильгельму, хотела заслужить его одобрение – и по-прежнему верила в то, что когда-нибудь он расстанется с Елизаветой и тогда начнется их идеальная семейная жизнь, о которой столько раз она молила Бога.

Порой она была очень несчастна, а в такие дни чаще всего брала в руку перо и писала Франциске.

Когда та не отвечала, она в мыслях и на бумаге бранила свою забывчивую корреспондентку.

Это приносило утешение. Она думала о них двоих, как об одном человеке – Вильгельме и Франциске в одном лице. Ее дорогой супруг… ее дорогой неверный супруг.

«Позволь заметить, ты стала слишком жестокой. Ну сколько же можно молчать, не отзываться на мои призывы и мольбы? Неужели ты забыла меня? Или у тебя появился кто-то другой? Учти, я могу простить мертвого любовника – но не изменившего мне. Для того, кто услышит от тебя хоть одно слово, по праву принадлежащее мне, – для такого человека у меня найдутся и кинжал, и шпага, и отравленные стрелы».

Ах, дорогая Франциска, повторяла она, запечатывая конверт. Франциска поймет. Может быть, она уже кое-что слышала. Слухи разлетаются быстро – лишь для того, кто находится в их центре, они доходят в последнюю очередь.