Ржавое зарево - Федор Чешко

В конце концов рыжее создание бросило неуклюжие попытки принять более или менее пристойный вид и нахально выпрямилось, уперев руки в бока. «На, хоть до дыр прогляди!» — злобно-презрительная девчоночья ухмылка была красноречивее любых слов.

Именно в этот миг некая могучая сила вымела прочь млеющих от любопытства Чарусиных присных, и на пороге кузни возникла Векша.

Пристойно и по погоде одетая.

Настоящая.

Кудеславова.

Возникла и замерла, оторопело уставясь на свое тощенькое нагое подобие, а это самое подобие ответило ей точно таким же оторопелым взглядом.

Вздохнув с непередаваемым облегчением, премудрый старец раздвинул темную щель меж бородой и усами, заменяющую ему рот, но промолвить ничего не успел: Жежень, о существовании которого прочие на несколько мгновений забыли, внезапно вскочил и с яростным воплем бросился к Кудеславу.

Чуть отшагнув в сторону, Мечник неторопливо перехватил вскинувшуюся над его головой руку, выдернул у парня из кулака малый кузнечный молоток, после чего мягко (это то есть как для Кудеслава) отпихнул Чарусина закупа на скомканные остатки ложа. Замахав руками, как машут крыльями взлетающие птицы, Жежень уселся-плюхнулся под ноги рыжей девчонке.

— Когда бросаешься на кого, орать не всегда нужно, — спокойно сказал ему вятич, поигрывая отнятым орудием. — При таких делах да на такого ворога, как нынче, тебе бы кидаться без предупрежденья — молчком, как вот эта твоя… И вообще… — Он бросил молоток в дальний угол. — Вот пристукнешь меня — кто тогда тебя драться научит?

— А с чего… — Жежень обалдело помаргивал, как подмигивал, незаплывшим глазом, говорил невнятно (уж какая тут получится внятность, если говорить лишь половиною рта?). — С чего вдруг ты решил меня… это…учить?

Мечник пожал плечами:

— Должен же я как-то свою виноватость угомонить. Не в землю же тебе кланяться!

Похожая на Векшу девчонка торопливо опустилась на корточки и принялась оглаживать спутанные Жеженевы патлы.

— Не с чего ему у тебя учиться, — раздраженно сказала она. — Он знаешь как сам дерется?

— Знаю, — покладисто кивнул Мечник. — Только что видел.

— Да уж куда твоему против моего-то!.. — подала было голос с порога Кудеславова Векша, но тут старец, налившись дурною кровью, оглушительно рявкнул:

— Цыть!

Векша испуганно поперхнулась недоговоренным, но волхв продолжал бушевать:

— Щенявка! Только всунулась, ничего еще не успела понять, а туда же, разглагольствует… И ты! — Он подхватил с пола рубаху Чарусина закупа и швырнул ее в лицо Жеженевой утешительнице. — Всего пару мгновений, как вылупилась на свет, а гонору-то, гонору! И вы оба — все цыть, я сказал! Все! Не то сей же миг по превращаю в жаб да ужей! Где Чаруса?!

* * *

Даже среди соседских жилищ златокузнецово заметно выделялось своими размерами и высотою кровли — а ведь в соседях у Чарусы были люди, по всему видать, зажиточные да хозяевитые.

Правда, вопреки завистливым сплетням злато-серебро не валялось в Чарусиной избе кучами по углам, однако внутреннее убранство этой самой избы оказалось на диво затейливым. Взять, к примеру, хоть гвозди, сям-там повколоченные для развешивания одежи да всяческой утвари, — даже они привлекали и радовали взор. Были они деревянными, как везде да у всех (железные и златые, которые поминаются во вздорных россказнях, — то марнотратство, на какое мог бы решиться только вовсе пустоголовый, но у пустоголовых не заводится ни золото, ни железо)… Да, были они деревянными, но не простыми — резными. Головка каждого гвоздя изображала морду медведя, кабана, а то и страшила из тех, что могут привидеться лишь в тяжком похмельном сне.

— Жеженева работа, — торопливо сообщила Мысь, воспользовавшись заминкой беседы, ведшейся меж волхвом и Чарусой.

Мечник лишь хмыкнул. Во-первых, даже если работа впрямь Жеженева, сомнительно, чтоб девчонка могла это знать наверное. А во-вторых, куда сильней ощеренных зверьих морд нравилось ему то совместное творение Жеженя и ржавых зайд-чародеев, которое каждый миг тишины норовило использовать для восхваленья одного из своих творителей.

Мысью ее нарек Корочун. Просто-напросто буркнул, помогая девчонке натягивать штаны на Чарусина закупа:

— Будешь прозываться Мысью — чтоб впредь не случалась путаница. Поняла?

Девчонка в ответ буркнула нечто маловразумительное, но волхв переспрашивать не стал, лишь раздраженно прирявкнул: «Я те поерепенюсь!» На том и все наречение.

Вот ведь все-таки загадочное существо эта… Мысь… И не только потому она загадочна, что дивным образом появилась на свет, а… Ну вот кому бы другому сказали: от роду, мол, тебе конец ночи и начало дня; не обычный ты человек, а неведомым образом оживленная да выросшая златая безделка; ни родных у тебя, ни крова, ни одежи… Что там одежа — даже память твоя не тебе принадлежит, а во-он той раскрасавице-мужниной жене, по подобью которой два с половиной года тому назад была сработана обернувшаяся нынче тобою блестяшка… И выходит, что не настоящий ты человек, а лишь видимость человека. Не как все..

Мечнику, к примеру, такое знание о себе (да еще внезапное, высказанное в нескольких торопливых словах) далось бы очень тяжко. А эта…

Задала пару-другую глупейших вопросов, удостоверилась, что Жежень не заманывал ее к себе в ложе гадким предумышленным ведовством и — почему-то это казалось девчонке особенно важным — что парень действительно обнаружил ее присутствие лишь в самый последний миг, уже выбираясь из-под укрывала.

— А до тех пор он, значит, не знал? И только поэтому не… — новонареченная Мысь смолкла на полуслове, однако похоже было, будто она все-таки ждет ответа, надеясь на ведовские способности Корочуна (расспрашивала-то она именно старца, нахально домогаясь, чтоб тот копался в Жеженевых воспоминаниях — самому Жеженю в них копаться было еще не под силу).

— Поэтому, лишь поэтому! — насмешливо успокоил старец, и девчонка аж просияла от радости.

Быть может, ржавые чародеи, озабочиваясь сотворением тела, упустили из виду ум? Или узнанное о себе оглоушило бедолагу не слабее, чем Жеженя — Кудеславов кулак?

Закончив торопливые разъяснения да возню с надеваньем штанов на полуобморочного парня, старик поволок всех к Чарусе. Вообще-то для разговора со златокузнецом волхву хватило бы одного вятича (и то не чтоб сам говорил, а чтоб слушал), но Корочун боялся оставлять прочих без присмотра — особенно Мысь и Векшу. Старец уже досадовал, что призвал сюда вятичеву жену: она и Мысь явно были не прочь вцепиться друг дружке в волосы. Леший знает, почему каждая из них мгновенно и горячо невзлюбила свое подобие… вернее, саму себя. Да, леший-то, может, и знает, а мужику даже задумываться над причинами бабьей вражды да дружбы — дело пустое, потому как вовсе безнадежное.

Несмотря даже на яростные угрозы волхва превратить ее в жабу или гадюку, Мысь таки успела ответить на Векшино: «Уж куда твоему против моего-то!» С единого взгляда на подлинную Горютину дочь догадавшись о причине драчливости Мечника и как бы не заподозрив, что у того было серьезное основание опасаться застать свою жену в обнимку с Жеженем, Мысь тем не менее (а вернее — тем более) закатилась оскорбительным хохотом: