Правда варварской Руси - Валерий Шамбаров

Но не все было так просто. Шведы с самого начала повели себя крайне недружественно. Несмотря на реверансы с царем, Карл X направил посланцев и к Хмельницкому для сепаратных переговоров. Предлагал ему заключить союз, а военные действия на стороне русских приостановить. За что обещал отдать «всю русскую землю» — Украину и Галицию. Но отдать от своего лица! И не царю, а Хмельницкому, как суверённому властителю. Российское правительство об этих тайных пересылках узнало. Кроме того, в Кейданах шведы провели конференцию с литовской шляхтой, а в Устье — с польской, заключив соглашения о подчинении Речи Посполитой Швеции. Причем пообещали отобрать у русских занятые земли. Шведские части захватили г. Гродно, уже присягнувший Алексею Михайловичу. На Двине солдаты Делагарди вступили на территорию, контролируемую царскими войсками, заняв Дисну и Друю.

Наши армии в летнем наступлении устали, рассыпались отдельными отрядами, к битвам с новым врагом были не готовы. И чтобы не допустить преждевременных столкновений со шведами, Алексей Михайлович остановил наступление на запад. Частям Трубецкого и Долгорукова было приказано отойти к Могилеву, Золотаренко — к Старому Быхову. Через послов в Стокгольме Иевлева и Нестерова царь заявил протест шведскому правительству по поводу вторжения Делагарди. И подкрепил его силой. Из состава группировки Трубецкого на Двину был переброшен полк Ордина-Нащокина с артиллерией. Делагарди нагло потребовал от воеводы «невмешательства» в дела оккупированных им земель. Но Ордин-Нащокин атаковал шведские заставы и в четырехдневных стычках оттеснил их от Дисны и Друи к Браславлю.

Пошли переговоры, разведка и оценка сложившейся обстановки. Выбор предстоял двоякий. Либо изменить курс на 180 градусов и в союзе с ослабленной Польшей выступить против Швеции, либо в союзе с Карлом добивать поляков — с явной перспективой после этого все равно столкнуться со Швецией. Посольский приказ в это время возглавлял блестящий дипломат думный дьяк Алмаз (Ерофей) Иванов. Австрийский посол Мейерберг писал о нем: «Будучи знаком с иностранными краями, при исправлении многих посольств столько показал примеров хитрости, коварства, находчивости, что удостоен был должности смотрителя за тайным архивом царским, за иностранными послами и докладчика их посольств». И под руководством Иванова русская дипломатия старалась сориентироваться в столь резко изменившемся политическом раскладе.

Шведское вторжение встревожило не только русских. Яна Казимира готовились поддержать император, папа. К ним примкнула Дания, давно точившая зубы на северную соседку. Антишведскую позицию заняла Голландия, понявшая, что важную для нее балтийскую торговлю Стокгольм запросто прижмет, если сумеет сделать море своим монопольным владением. Союзом с Карлом стал тяготиться и Бранденбург, поскольку занесшиеся шведы мало считались с ним. И против Карла X начала складываться мощная коалиция. А сама Польша, которая предпочла «культурных» оккупантов русским «варварам», очень быстро раскаялась. Шведские солдаты и офицеры рассматривали войну в первую очередь как способ наживы. И к тому же были ортодоксальными лютеранами. А кого же грабить, как не «папистов»?

По стране покатилась волна бесчинств. Захватчики разоряли монастыри, костелы, вешали священников, резали монахов, глумились над монахинями, насилуя их на алтарях. Зверски пытали, требуя выдать ценности. Громили деревни, поместья, местечки. В России это, кстати, вызвало отталкивающее впечатление. Хотя русские и считали католиков еретиками, не дозволяя им сооружать своих церквей в нашей стране, но в занятых районах Литвы и Белоруссии царь сохранил костелы и монастыри в целости и сохранности. Впрочем, шведы и православных святынь не щадили — для них любые иконы, алтари, священнослужители были нетерпимы, а оклады, утварь, златотканные облачения являлись отличной добычей. И людей православных не щадили. После отвода русских войск шведские отряды ринулись в Белоруссию, и от ужасов их нашествия жители Минска прятались в Крестогорском урочище, в 30 км от города, молясь о заступничестве перед чудотворной иконой Богородицы-Млекопитательницы.

Но результатом этих кошмаров явилось восстание. Точно так же, как Русь, уже вроде погибшая в Смуту, поднялась за поруганную православную веру, так поляки поднялись за католическую. И не случайно восстание вспыхнуло в Ченстохове, одном из главных центров католичества. Возглавил его Чарнецкий, а вера всколыхнула и объединила народ. У шляхты, еще недавно индифферентной и своевольной, будто открылось «второе дыхание». Брались за сабли юнцы, старики. И крестьяне, еще вчера готовые восстать против господ, вооружались топорами, вилами, шли за шляхтой, создавали партизанские группы. Захватчиков стали истреблять по всей стране. Отряды Чарнецкого получили помощь от императора и папы, а вскоре вернулся из-за границы Ян Казимир и обосновался во Львове.

Российская дипломатия взвешивала все «за» и «против», вела переговоры. Паны, принявшие было сторону царя, тоже выглядели не очень-то надежными партнерами, лукавили. То обещали избрать на королевство Алексея Михайловича, то его сына, то говорили лишь о рассмотрении их кандидатур. Но принять сторону шведов — значило восстановить против себя не только поляков, а и белорусов, подвергавшихся резне и грабежам, выступить против всей антишведской коалиции. К тому же на линии соприкосновения армий продолжались провокации. Браславский комендант Уленберг, который должен был провести с друйским воеводой Ординым-Нащокиным переговоры о демаркационной линии, вместо этого устраивал нападения на русские заставы, захватил на сопредельной территории имение Сапеги, монастырь, ряд деревень. На ультиматумы об отводе войск Уленберг не реагировал. И в середине февраля 1656 г. Ордин-Нащокин предпринял штурм монастыря, выгнав оттуда шведов.

На выбор, стоявший перед русским правительством, наложились и другие факторы. Так, лозунгом всей войны являлся возврат «исконных русских земель». То есть земель, прежде входивших в великое княжество Киевское. Шведы часть этих территорий хапнули из-под носа. Ну и, наконец, оставалась нерешенной проблема выхода к Балтике и районов у Финского залива, отнятых у России в Смуту. И царское правительство выбрало войну с Карлом X. А с поляками в Вильно было заключено перемирие, согласно которому Москва обязалась помогать Польше против шведов, а паны брали обязательство после смерти Яна Казимира избрать королем Алексея Михайловича или его наследника.

Правда, Виленский договор вызвал серьезные осложнения с Хмельницким. Сперва гетмана оскорбило, что его представителям не позволили участвовать в переговорах наравне с послами суверенных держав — уполномоченные царя разъяснили, что казаки являются подданными царя и не могут составлять самостоятельной делегации. Кроме того, Богдан оценивал политику сугубо с точки зрения своих, украинских интересов. А с этой точки зрения ему казалось естественным добить Польшу в союзе с Карлом и Ракоци. И хотя Хмельницкий сам был мастером вести дипломатические интриги во все стороны ради временного выигрыша, но того, что и Москва может лавировать, понимать не хотел.

Разлад подогревало его окружение. Противники России из числа старшины полагали, что под номинальной властью Карла или ослабленной Польши им было бы лучше. И распускали слухи, что наивный царь, помирившись с поляками, вообще отдаст им Украину — в надежде, что после избрания польским королем она все равно вернется под его власть. Слухи эти не имели под собой никакого основания, но на Украине после 8 лет войны не верили уже никому. И Хмельницкий в письмах к Алексею Михайловичу горячо доказывал ошибочность Виленского договора, доносил «о неправдах и хитростях лядских», уверял, что «они этого договора никогда не додержат, они на веру нашу православную давно воюют и никогда желательными быть не могут, а теперь они этот договор для того сделали, чтобы, немного отдохнув и договорившись с султаном турским и татарами и другими посторонними, снова на ваше царское величество воевать».