Птица над городом, или Две недели из жизни оборотня - Елена Клещенко

М-да. Методы, которыми моя начальница решает кадровые вопросы, никогда не перестанут меня удивлять. И главное, возразить нечего.

…Крыши. Странные кусочки города, маленькие дворики, поднятые в небо. Пыльные и пустынные, как само городское небо. Необитаемые, неприютные, выветренные до трещин… Что здесь есть, так это одиночество. Ты, небо, неумолкающий ветер. И птицы.

Я заметила его, когда летела домой от Натальи. Севку выдали его братья и сестрички. Осенью вороны часто слетаются в стаи, но этот исчерна-серый водоворот над кирпичной восьмиэтажкой — будто пачку писем бросили в костер, и клочья пепла кружатся в жарком воздухе — был уж очень странен.

Симаков сидел на коньке двускатной крыши, продавив задом плоский картонный ящик и уныло сгорбив плечи. Ветер треплет волосы, к ушам тянутся проводки, в руке сигарета, в угол ящика втиснута бутылка «Балтики». Прожигаем жизнь, в общем. Как сказал бы Летчик Ли: «Тоскует моя лапушка». А Наталья, между прочим, говорила, что мой любимый ученик на этой неделе гимназию посещал нерегулярно. Можно сказать, совсем не посещал.

Вороны вились над ним. Пять или шесть ходили вокруг по коричневой кровле, поклевывали воображаемые зернышки, косились одним глазом: как ты, приятель? Одна сидела у него на правом плече, перебирала горбатым клювом Севкины черные пряди. Вздрогнула от особенно громкого пассажа в наушнике, расправила крылья — и сложила снова, не улетела.

…Вот не умею я этих душеспасительных бесед. А с чего бы мне уметь? В психологических колледжах не обучалась, свое чадо у меня маленькое. А деваться некуда, не бросать же едва оперившегося слетня в таком состоянии.

Симаков чуть не повалился назад, увидев меня. Забычковал сигарету, метнул глазами вниз, но открытая почти полная бутылка пива — не тот предмет, который легко спрятать.

А уж как трудно ее не заметить…

— Привет, Сев, — сказала я, усаживаясь рядом с ним и привычно упираясь ступнями в скат. — Ты слышал — малышня из Удельного нашлась?

По моему, он не сразу осознал мои слова, так настроился, что речь пойдет о прогулах, пиве и сигаретах. Но когда дошло — просиял. И выдернул бананы из ушей.

— Ну! Галина Евгеньевна, а где они были?

Я начала рассказывать, старательно обходя свою роль в инциденте и размышляя, как бы это незаметно ввернуть, что Баранов изменил Ивановой. Ох, никак не ввернешь, абсолютно непедагогично получится…

— Так эти гады что — отнимали у малых Облик? И продавали всякой сволочи?

— Именно. И не только у выдвиженцев, а еще и у поздних. Но теперь эту лавочку прикрыли. Главарь, правда, смылся в чужом Облике. — Я не стала говорить, в чьем именно.

— А остальных всех взяли?

— Не всех. Но никуда они не денутся.

— Просто я тут видел одного… Он был ворона, но летел… — Сева сморщил лоб, подбирая слова. — Погано летел. Как… как человек.

— Что, растопырив ноги и головой вниз? — уточнила я. Севка засмеялся, но тут же снова стал серьезным.

— Нет, не головой вниз. Он так летел… как будто не умел. Или боялся. Тупо. Через дом перелетал вот так, — Симаков описал ладонью синусоиду. — И еще против ветра пер — ыпс, ыпс, ыпс…

Взмахивая локтями и скроив зверски-дебильную рожу, Севка показал, как именно пер незнакомец. Потом замер и подозрительно взглянул на меня.

— Галина Евгеньевна, вы чего?

— Все нормально, просто думаю. — Когда мне внезапно приходит мысль, со стороны это часто выглядит так, будто у меня стряслось несчастье. Севкина пантомима живо напомнила мне институтский двор и угрюмых птиц, рассевшихся на самых толстых ветвях. Будто боялись свалиться.

— Где, говоришь, ты его видел? — спросила я, боясь поверить.

— За городом, у Минского шоссе. Я посмотрел, куда он летит. Там поселок один есть для богатеньких буратин.

— Показать сможешь?

— Легко. — Севка вытащил из внутреннего кармана потертую карту Москвы и области, не сверяясь со схемой, открыл нужный разворот и ткнул пальцем:

— Тут. Только их еще здесь нет, недавно построились. Вот отсюда, видите, ветку к ним проложили, а вот здесь и здесь их поместья.

— Ага. В какое конкретно поместье он летел, не обратил внимания?

— Не обратил. Я же не знал тогда!

— Ничего страшного. (И в самом деле, если известен поселок, остальное — дело техники; Валерка вон всю область перерывает.) Севка…

Это прозвучало проникновенно. Парень даже вытаращил на меня глаза.

— Ты мой лучший ученик. Ты гений. И… и все у тебя будет здорово. И так, как ты хочешь.

Симаков умудренно покачал отросшими волосами: мол, откуда вам знать, Галина Евгеньевна, что вы вообще понимаете в жизни.

— Будет-будет. Вот увидишь.

Мне показалось, он мне поверил.

— Ладно. Ну, я это… полетел. Мне еще к олимпиаде по русскому готовиться.

И в школу завтра придешь, чуть не спросила я. Но не спросила. Решила не портить пафос момента.

Севка отбыл. Вороны снялись за ним, перекаркиваясь, потом опустились на деревья в сквере. Я наблюдала, как они рассаживаются, как перелетают с ветки на ветку, добиваясь оптимальной схемы размещения с упорством музыкантов из басни Крылова. Да, вот эти — настоящие…

— Кар-кар-кар-кар!

А вот эта — ненастоящая. Холера!

Жирная встрепанная ворона, единственная оставшаяся на крыше, слетела с жестяной трубы, опустилась рядом со мной. И полыхнула вспышкой.

Лебедев из газеты моральной оппозиции. Тот самый, который помог Севкиным приемным родителям усыновить его. Тот самый, которого я терпеть не могу. Морда как калорийная булка, пуловер с британским гербом почти скрывает пузо, джинсы внатяг на толстеньких окорочках. Типичный защитник беднейших слоев населения, одно слово.

— Ха! Ха! Ха! Ха! — повторил он мефистофельский смех. Сцопал почти полную бутылку, осмотрел этикетку, брезгливо выпятил губу и тут же припал к горлышку.

— От пива толстеют, — сообщила я.

— А юношескому организму тем более вредно, — ответил Лебедев. — Что у него стряслось? В классе обижают? (Я промолчала.) Конечно, развели там у себя платное образование. Детям богатеев все можно, а парень из детдома — существо второго сорта.

— Сева не из детдома, — очень спокойно сказала я. — Сева живет в семье. Ты же и помог, спасибо. Чего теперь чепуху несешь?

— А что с ним тогда такое?

— А тебе зачем это знать?

— Чувствую ответственность за его судьбу, — торжественно заявил Лебедев.

— Расслабься. За него отвечают родители и учителя.

— Не могу расслабиться. А что касается за учителей — эти учителя за себя-то отвечать не в состоянии, хи. При том уровне нравственности… после всего, чему я был…