Анжелика. Мученик Нотр-Дама - Анн Голон

Анжелике показалось, что она сейчас снова упадет в обморок. Слова палача наполнили невыносимым горем ее истерзанное сердце, в котором нежность к Жоффрею смешивалась с лютой ненавистью к монаху Беше. Такая душевная рана уже не затянется.

— Оставьте деньги себе, — сказала она ровным голосом.

Из тени эшафота вышла неприметная фигура капеллана. Он приблизился к Анжелике, но та в ужасе отступила — складки его сутаны источали тошнотворную вонь, смесь запахов жженого дерева и паленого мяса.

— Я знал, что вы придете, сестра, — сказал он. — Я ждал вас. И хотел заверить вас, что ваш муж, подле которого я находился все утро, умер, как истинный христианин. Он был готов к смерти и не противился воле Божией. Он не хотел расставаться с жизнью, но не боялся смерти. Несколько раз он повторил, что будет рад встретиться лицом к лицу с Творцом всего сущего. Мне кажется, огромным утешением для него была уверенность, что он узнает наконец… — голос аббата стал неуверенным и даже несколько удивленным, — узнает наконец, вертится ли Земля[70].

— О! — воскликнула Анжелика, которую вызванный последней фразой гнев привел в чувство. — Как это на него похоже! Все мужчины одинаковы. Ему дела нет до того, что он оставляет меня в нищете и отчаянии на этой земле — вертится ли эта самая Земля или нет!

— Да нет же, сестра моя! Он много раз повторял: «Скажите ей, что я люблю ее. Она наполнила мою жизнь. Увы! В ее жизни я останусь лишь эпизодом; но я верю, что она сможет стать счастливой». И еще он просил передать, что хотел бы назвать ребенка Кантором, если родится мальчик, и Клеманс, если это будет девочка.

Кантор де Мармон, трубадур из Лангедока, и Клеманс Изор, муза «Цветочных игр» Тулузы…

Каким все это теперь казалось далеким! Насколько иллюзорным казался тот мир на фоне тех страшных часов, которые недавно пережила Анжелика! Она пыталась было вернуться в Тампль, но даже идти ей было трудно.

Несколько минут в ее сердце все еще держалась обида на Жоффрея, и эта обида придавала ей сил. Конечно, его, Жоффрея, не волновали разные там женские глупости — что она здесь заливается слезами, а душа ее стонет от боли. Ну не чепуха ли?.. Зато он, по ту сторону жизни, наконец найдет ответ на вопрос, который занимал его возвышенный ученый ум!..

И вдруг из глаз Анжелики хлынули слезы. Ей пришлось прислониться к стене, чтобы не упасть.

— О, Жоффрей, любовь моя! — прошептала она. — Теперь ты узнал, вертится ли земля… Будь счастлив в вечности!

Боль становилась все нестерпимее. Анжелика почувствовала, как в ее теле словно что-то оборвалось. Тогда она поняла, что происходит. Сейчас отойдут околоплодные воды. У нее начались роды. А до Тампля было еще далеко. Она заблудилась, пока плутала по городу, и, присмотревшись, поняла, что находится рядом с мостом Нотр-Дам.

По улице ехала телега. Анжелика окликнула возницу:

— Я больна. Вы не довезете меня до Отель-Дьё[71]?

— Я сам туда еду, — ответил возница. — Нужно забрать груз на кладбище. Я перевожу мертвецов. Садись, красавица.

— КАК вы его назовете, дочь моя?

— Кантор.

— Кантор! Но это не христианское имя! — Мне наплевать, — ответила Анжелика. — Дайте ребенка.

Она приняла из рук акушерки крохотное существо, еще красное и влажное, которое мужеподобная повитуха, только что встретившая его в этом печальном мире, обернула в лоскут грязной простыни.

Сердце Анжелики было разбито. Истерзанное тело истекало кровью, как и душа. Анжелика умерла вместе с Жоффреем. Зато вместе с маленьким Кантором родилась новая Анжелика, другая женщина, у которой остались лишь слабые следы былой нежности и наивности.

Необузданность и жестокость, таившиеся в непокорной девчушке из Монтелу, выплеснулись черным потоком в брешь, пробитую несчастьями и ужасом.

Она оттолкнула рукой лежавшую рядом хрупкую женщину, которая тихо бредила в жару. Другую соседку, роженицу, у которой с утра не прекращалось кровотечение, Анжелика отпихнула к краю постели, но та стала возмущаться. Запах ее крови, пропитавшей матрас, вызывал головокружение и приступы тошноты. Анжелика потянула на себя второе покрывало. Соседка по кровати снова тихо запротестовала.

«Они обе все равно обречены, — думала молодая мать. — Пусть хоть мы с малышом попробуем согреться и выжить».

Лежа с открытыми глазами в пахнущем разложением сумраке, пока еще не окончательно придя в себя, Анжелика смотрела сквозь драный полог на желтый свет масляных ламп.

«Как странно! — думалось ей. — Умер Жоффрей, а в ад попала Анжелика».

В этой гнусной дыре от густого тошнотворного запаха испражнений и крови темнело в глазах. Словно в ночном кошмаре, отовсюду слышались плач, стоны и жалобы. Пронзительные вопли новорожденных и вовсе не смолкали. Казалось, будто звучит бесконечный псалом — то громче, то тише, то вдруг с новой силой, но уже в другом конце палаты.

От ледяного холода не спасали даже жаровни, установленные на пересечениях коридоров, потому что сквозняки сразу уносили тепло.

Теперь Анжелика понимала, отчего бедняки испытывают ужас перед больницей.

Разве это не преддверие царства смерти?

Разве можно выжить, если повсюду болезни и грязь, если выздоравливающие лежат вперемешку с заразными больными, а хирурги оперируют на грязных столах теми же самыми лезвиями, которыми несколько часов назад брили бороды клиентам в своих цирюльнях?

Близился рассвет. Колокола созывали прихожан на мессу. Анжелика вспомнила о тех, кто умер в Отель-Дьё: в этот утренний час монахини кладут их трупы в ряд перед воротами больницы, вскоре приедет телега и отвезет тела на кладбище Невинных. Может быть, луч зимнего солнца скользнет по готическому фасаду старинного здания больницы, но завернутых в саваны умерших он не оживит.

На острове посреди Сены, снабжавшей Париж водой и в то же время служившей для стока нечистот, Отель-Дьё, окутанный речным туманом, напоминал идущий навстречу заре корабль с проклятым грузом на борту.

Чья-то рука отдернула полог кровати. Два санитара в грязных холщовых рубахах оглядели трех женщин на убогой кровати, подхватили лежавшую с края — ту самую, что страдала от кровотечения, и бросили ее на носилки. Анжелика увидела, что несчастная мертва. На носилках уже лежал трупик младенца.