Генералиссимус Суворов. "Мы русские - враг пред нами дрожит!" - Арсений Замостьянов

В наиболее многочисленном корпусе Ферзена, наступавшем левым крылом, шли колонны генерал-майора Тормасова, генерал-майора Рахманова и генерал-майора Денисова. В составе колонны Тормасова шли два батальона Курского полка, один батальон егерей Екатеринославского корпуса и один батальон егерей, «сформированный из рот». В резерве Тормасова пребывали по одному мушкетёрскому и гренадерскому батальону и три эскадрона Елисаветградских конных егерей.

Хотя Суворову удалось избежать больших потерь, многое говорит о том, что сражение вышло ожесточённым. Смерть ходила рядом с генералами, мужественно шедшими в атаку. Под Исленьевым убило лошадь, сам он едва избежал тяжёлого ранения. Ранен в плечо Исаев… Об этом писал Суворов Рибасу: «Храбрец Ласси ранен. Потеряли мы здесь вчетверо меньше, нежели под Измаилом. Всё кипит, и я в центре. Теперь около полуночи. У нас тут тысяча и одна ночь».

Подробные воспоминания о штурме Праги оставил всё тот же славный суворовский ветеран Сергей Иванович Мосолов. Он был одним из тех самых чудо-богатырей-начальников, от которых Суворов в своём приказе призывал не отставать солдат: «К штурму Праги я уже пошёл с своим одним баталионом 3-м, а 2-й остался со своим командиром Штарманом у прикрытия генерала Зубова, ибо у него нога была отстрелена ядром, а потом отпилена в деревне Поповке, в которой он раненый лежал. К Праге все корпусы собрались, куда приехал и граф Суворов. Взял все корпусы в свою команду: сперва обыкновенно по его манеру теоретически штурмовать. В лагере пили и ели довольно и пели песни, а потом подошли близко к Праге Варшавской. Я тут попался уже в команду генерал-майора Лассия, у коего в колонне и на штурме был. Накануне штурма, 23-го октября 1794 года, господин Дерфельден велел делать брешь-батарею, думаю, для того, чтоб поляков уверить, что мы ещё не скоро пойдём брать ретраншемент Прагской; но сия фос-батарея дала мне знать: тут с одним баталионом прикрывал оную, как строил оную артиллерии капитан Бегичев, а я был впереди на чистом месте, чтоб вылазка не случилась. Но вылазки я не боялся, а из четырёх батарей с переднего фасу из укрепления да во фланг из-за реки Вислы пять батарей все по мне стреляли ядрами, ибо мы делали брешь днём, – так жестоко, что я принуждён весь баталион рассыпать по лугу и велел егерям лечь, а сам один остался на коне, арабском жеребце, на котором и в Хелмском сражении был и на прочих потычках. Не стоял ни секунды на одном месте, разъезжал, чтоб не сделать цели, и притом подъезжал ближе, желая осмотреть, где у них есть ворота.

И так, сколько полякам ни хотелось меня убить, но Бог сохранил меня, а я своих егерей таким порядком спас, с коими во главе колонны в следующую ночь и на штурме был 24 октября 1794 года, и с ними овладел бастионом, на коем были больших 6 пушек. За мною и все уже взошли, тут ров был неглубок, почти все по штыкам влезли, то есть – штыки в вал затыкали и на них егери ногами становились, ибо вал был земляной. Только много в волчьих ямах наших попадало, как были в гласисе вырыты; даже до самого мосту поляков кололи, а как они в улицах в домы скрылись, то тут и егерям досталось потерять жизнь. Во всю штурму Праги убито и ранено было у меня не более 46 человек. Хвосту колонны больше досталось потерять от картечь, ибо они спали, как я привёл колонну к главному гласису. Я ж и колонновожатый был. С рампару часовой спрашивает по-польски: «Кто идзе?», а я отвечал: «Свои, мой коханый», также по-польски, и тотчас закричал на штыки и лезть велел на вал и бастион. Спасибо, егери боялись меня и любили: этим могу похвалиться. И так я последнее сражение с ними имел, а после штурма Праги господин Дерфельден велел мне по повелению графа Суворова собрать все отбитые у неприятеля пушки, коих я нашёл 110 разного колибра и почти все новые. С ними отправили меня в город Киев и ещё для прикрытия прислали конный полк бригадира Сабурова, Острогорский. Егерский баталион сдал я старшему по себе, на дороге, секунд-майору Мельникову, во всём сполна, в чём взял и квитанцию и к команде отрапортовал, а сам вступил в командование над баталионом 1-м Новгородского пехотного полку, и с сим баталионом, явившись к бригадиру Сабурову, я прикрывал 110 пушек и 1 600 человек пленных, взятых в разные времена. Однако с дороги граф Суворов из них лучших, по просьбе польского короля, отпустил 500 человек, в том числе 1 генерал-майор Мейн, которого я взял во время штурма в плен, и довольно штаб и обер-офицеров…». Мосолов, как и многие его соратники-суворовцы, умел брать на себя ответственность, умел терпеливо исполнять приказ. Как любил говорить Суворов, он воевал по-русски.

Ворвавшись в Прагу, сломив первоначальное сопротивление поляков, русские войска принялись добивать противника – тех, кто не сдавался. В кровавой суматохе поляки перебирались через Вислу. До поры до времени – по мосту, потом – и вплавь. Солдаты преследовали их ожесточённо, многие защитники Праги погибали в водах. Висла в районе Праги кишела мёртвыми телами. Это избиение поляков в занятой Праге очень быстро стало легендарным, его пересказывали с впечатляющими добавлениями: у страха глаза велики, а у ужаса – ещё больше. Суворовский солдат, столетний старец Илья Осипович Попадичев вспоминал уже в середине XIX века о кровопролитных часах рокового дня Варшавы. Он ворвался в Варшаву в колонне Ферзена, в составе Смоленского драгунского полка, которым командовал полковник (в будущем – генерал-лейтенант) Василий Николаевич Чичерин. Полковник Чичерин при штурме Праги проявил чудеса храбрости. Драгуны шли на укрепления спешенными. Пять эскадронов повёл Чичерин на польскую батарею. Смелой атакой, грудью на орудия, они захватили батарею и взяли в плен несколько сотен поляков. О характере уличных боёв вспоминает Попадичев: «На переулке встретился с поляком. Крикнул: «Ура» и ударил его штыком. Поляк отвёл удар, а штык мой вонзился в деревянную стену. Я тащить назад… нейдёт, я туда-сюда! Казалось, что бы стоило поляку заколоть меня? А он стоял как вкопанный и приклад опустил на землю, я успел вывернуть ружьё из штыка и тут же выстрелом повалил поляка. За что б мне было его убивать? Поверишь ли, как человек на штурме переменится? Тут себя не помнишь, только стараешься и бегаешь – так и ищешь, кого бы уходить. Летаешь как на крыльях, ног под собой не слышишь. Тут, бывало, из-под куртки и рубаха выскочит, да и то не смотришь. Ох, штурмы, беда! – и ни себя, ни других не узнаёшь!» Поляки потерпели одно из жесточайших поражений в своей истории: из тридцатитысячной армии спаслись не более восьмисот человек, из четырёхтысячного ополчения – восемьдесят.

Ужасы пражского боя происходили на виду у варшавской публики – и это имело решающее психологическое влияние на события ближайших дней, когда поляки предпочли капитуляцию новой бойне.

Для полной победы и занятия пражских укреплений русским войскам понадобилось три часа – действительно, летели как на крыльях в ярости атаки. И не преувеличивал Суворов, когда сообщал в реляции: «Дело сие подобно измаильскому». К спорам об ожесточении русских войск (и о взаимном ожесточении) при штурме Праги можно добавить и свидетельство самого генерал-аншефа Суворова, который к тому времени повидал немало и редко живописал кровавые картины в реляциях: «Все площади устланы были телами, последнее и самое страшное истребление было на берегу Вислы в виду варшавского народу. Сие пагубное для них зрелище привело в трепет, а подоспевшая наша к берегу полевая артиллерия столь успешно действовала, что многие домы повалила, и одна бомба, пущенная, пала посреди заседания так называемой наивысшей их рады, от чего присутствующие в ней разбежались и черепом одним, когда она лопнула, убит секретарь сей рады. Итак, будто громовой удар, разразив, разрушил тут заседание сего беззаконного судилища. От свиста ядр, от треска бомб, стон и вопль раздался по всем местам в пространстве города. Ударили в набат повсеместно. Унылый звук сей, сливаясь с плачевным рыданием, наполнял воздух томным стоном. В Праге улицы и площади были устланы убитыми телами, кровь текла ручьями. Висла обагрённая несла стремлением своим тела тех, кои, имев убежище в ней, потопали. Страшное позорище видя, затрепетала вероломная сия столица».