Дом паука - Пол Боулз

— Думаю, на этом наша экскурсия завершена, — сказал Стенхэм. Если мы пройдем через ворота, то окажемся в медине, а ведь мы туда не хотим. К тому же мне кажется, они не очень-то жаждут нас пропускать. Тут рядом чудесное маленькое кафе. Не желаете ли чашечку мятного чая?

— Чего угодно, лишь бы поскорее сесть, — ответила Ли. — Просто сесть — такая роскошь. Но только давайте зайдем куда-нибудь, где нет этого несносного солнца.

На площади расположились четыре кафе, перед каждым был большой участок, где обычно стояли столики и стулья. Сегодня их благоразумно решили не выставлять, периметр площади казался пустынным, да и вообще все вымерло — через центр тоже никто не отваживался пройти. Да, конечно, солнце здорово припекало, и в любом случае в этот час прохожих здесь было бы немного, но отсутствие людей было настолько вопиющим, что вся сцена в целом — даже если не обращать внимания на цепочку полицейских — лишилась столь привычной повседневной естественности.

— Очень странно, — пробормотал Стенхэм.

— Может, я ошибаюсь, — сказала Ли, — но не кажется ли вам все это зловещим?

— Идемте.

Он взял ее за руку, и они поспешили к кафе, возле которого стояли автобусы. Мокхазни, стоявший на пешеходном мостике через реку, взглянул на них подозрительно, но останавливать не стал. В кафе человек тридцать-сорок, притихнув, стояли и сидели возле окон, глядя сквозь свисающие ветви перечных деревьев на безлюдную залитую солнцем площадь. Стенхэма мгновенно поразила не только непривычная напряженность лиц, но и царившая в помещении тишина: никто не произносил ни слова, а если кто и решался заговорить, то очень тихо, полушепотом. Конечно, поскольку радио было выключено, не было нужды перекрикивать его, как обычно, но Стенхэм чувствовал, что, даже если бы оно и работало вместе со всеми усилителями, вынесенными в задние комнаты, люди все равно не решились бы говорить громко. И ему не нравилось, как они глядели на него. Впервые за многие годы он уловил на лицах марокканцев враждебность. Как-то раз, лет двадцать назад, он осмелился зайти в хорм Мулая Идрисса — не в само святилище, только прошел по окружающим его улочкам, — тогда он тоже заметил, что некоторые люди смотрят на него с ненавистью, и чувство, которое он тогда испытал, не забылось. И теперь, когда он вновь увидел разъяренные лица, реакция Стенхэма тоже оказалась чисто физической: спина напряглась, по шее побежали мурашки.

Он громко заговорил с Ли, не обращая внимания на то, что говорит, но стараясь сообщить своим словам безошибочно американскую интонацию. Ли удивленно посмотрела на него.

— Сзади есть еще много маленьких комнат, — продолжал Стенхэм. — Давайте устроимся там, где поменьше народу.

Ли была раздосадована, Стенхэм это ясно видел. И к тому же заметил, что его импровизация произвела нежеланный эффект: еще больше бородачей в чалмах и тарбушах отвернулись от окон, взирая все с той же враждебностью.

— Давайте просто сядем куда-нибудь и перестаньте обращать на себя внимание, — произнесла Ли, делая несколько шагов к свободному столику, стоявшему у дальней стены. Но Стенхэму хотелось, если это вообще возможно, вырваться из окружения этих недружелюбных людей. В соседней комнате компания пожилых крестьян, разлегшись на полу, курила киф и ела. У соседней двери стоял мальчик. Комната за его спиной казалась пустой. Стенхэм подошел и заглянул в нее; мальчик не шевельнулся. В комнате действительно никого не было. За окном в задней стене в небольшом пруду блеснула на солнце вода.

— Ли, — позвал Стенхэм, и, проскользнув в комнату, они наконец сели.

— Вы нарочно так завывали, чтобы они подумали, что вы американец? Ну, признавайтесь, — настойчиво потребовала Ли.

— По крайней мере, очень важно, чтобы они не решили, что мы французы.

— Но слушать вас было уморительно! — Ли расхохоталась. — Было бы еще более убедительно, если бы вы прорычали: «Окей, гони деньги, двадцать баксов, порядок, вона чего еще, а ну пошел прочь, чертов сукин сын!» Пожалуй, тогда они бы скорее смекнули, кто вы на самом деле. А в вашем исполнении, я думаю, до них еще не скоро дойдет.

— Во всяком случае, я очень старался.

Здесь, в задней комнате, недосягаемый для враждебных взглядов, он чувствовал себя лучше.

Официант принес стакан чая для мальчика за соседним столиком. Стенхэм заказал чай и сласти.

— Проклятье! — сказал он. — Я забыл оставить Моссу записку.

— Это я виновата, — заявила Ли.

— Очень мило с вашей стороны, но только это не совсем так.

— Вы могли бы позвонить ему.

— Увы. Здесь нет телефона. Прямо не знаю, что делать. Порой понять не могу, что со мной не так. Я знаю, как себя вести, но только до или после того, как все происходит. Когда приходится действовать, не раздумывая, я просто цепенею.

— В этом вы не оригинальны, — ответила Ли.

Стенхэм подозревал, что она ожидает бурной реакции на это заявление, поэтому решил смолчать. Какое-то время оба сидели молча. Мальчик-араб пил чай, звучно, как принято у мусульман, прихлебывая. Стенхэм, окончательно успокоившийся, не имел ничего против того, что он сидит рядом. Это была частица национального колорита. Он не возражал бы, даже если бы мальчик принялся громко рыгать, как делают все воспитанные марокканцы, когда хотят показать, что им очень нравится то, что они едят или пьют. Однако мальчик сидел тихо, потом встал и, взяв с пола увесистый камень, принялся колотить по задвижке на двери, ведущей в садик позади кафе. Стенхэм перегнулся через стол и взял Ли за руку. До этого момента он никогда не обращал внимания на обручальное кольцо — гладкую золотую полоску.

— Так хорошо видеть вас рядом, — сказал он и тут же пожалел о своем жесте и словах: стоило ему коснуться руки Ли, лицо ее омрачилось. — Впрочем, вас всегда приятно видеть рядом, — добавил он уже не так жизнерадостно, пристально на нее глядя. Казалось, что она колеблется — отвечать или нет. Потом сказала:

— Почему вы так себя ведете?

— А что я сделал не так? — произнес он мягко, надеясь, что они не поссорятся снова.

Она ответила с подкупающей искренностью:

— Вы ставите меня в двусмысленное положение. Я чувствую себя крайне неловко. Не могу удержаться от мысли, что вы от меня чего-то ждете. Мне кажется, что я должна либо кокетничать с вами, либо держаться очень холодно, а мне не хочется ни того, ни другого.

— А почему бы просто не вести себя естественно? — кротко предложил Стенхэм.

— Я и пытаюсь быть естественной, — нетерпеливо ответила Ли, — но, похоже, вы не понимаете. Вы ставите меня в положение, в котором практически невозможно быть естественной.

— Так ли уж это плохо? — печально улыбнулся Стенхэм.

— Принято считать, что ни в коем случае нельзя говорить мужчине, что вы находите его недостаточно сексуально привлекательным, а успех женщины основан на том, чтобы дать каждому мужчине понять, что при любом подходящем случае она готова забраться к нему в постель. Однако мне все же кажется, что должно найтись хоть несколько мужчин, сообразительных настолько, чтобы не впадать в депрессию, услышав обратное. Вы не согласны?