Феномен куклы в традиционной и современной культуре. Кросскультурное исследование идеологии антропоморфизма - Игорь Морозов

Пиноккио в амплуа куклы-убийцы. Кадр из фильма К. С. Тенни «Злой Пиноккио» (1996).

Термин «кукушка» употреблялся по отношению к играющей в хороводе девушке [Всеволодский-Гернгросс 1928, с. 133], что вызывает ассоциации с широко распространенным образом играющих и водящих хороводы во время весенних «розыгров» русалок [Зеленин 1995; Виноградова 2000, с. 54]. Кроме того, известны случаи наименования «русалкой» просватанной девушки [РТК 2001, с. 370, с. Ялтуново Шацкого р-на Рязанской обл.]. У поляков в окрестностях Кракова во время традиционного угощения участников свадебной процессии, возвращавшихся после венчания, в корчме мать невесты среди прочего подавала выпеченную из теста «кукушку», а во время последующего застолья исполнялась песня о кукушке, которая от лица невесты благодарила родственников за свадьбу [Kolberg 1963, t. 6, s. 44].

Версии обряда «похорон русалки» с изготовлением куклы, зафиксированные нами на окраине ареала бытования «похорон кукушки» (Трубчевский р-н Брянской обл.), свидетельствуют о преемственности этих форм. «Ну, сейчас же Троица у воскресенье, а тогда было эт Духа [=Духов день]. Ну, мы, сколько нас подруг, соберёмся это ужо у хате тама в нас. Да, и в каждый [дом]: и ко мне придуть разным, и в ее. Яичек насбираем усе вместе, сало, картошку. Усё, что надо, что у дворе есть. А назавтре ужо гулять. Эта вже вот всё варили: что ёсь у нас, и всё варили. И гуляли: пили, танцевали, пели… Вот. И „хоронили русалку“. Да. Как вот пели мы за столами, ну:

[После еды] нарежали, делали „русалку“. Сделають так с трапок [голову, лицо] да и всё. Ну, у кого дети маленькие, дак наденуть и рубашку дятёнкову, и платочек или шапочку. Да, и платок вешали, и рубашку на количек. Маленькую, лишь бы тока на ветке – заткнули на палочку, да и всё. Идём по вулице и тряпещим ею. И зарывали ее у зямлю. Да. И неделю ляжить у зямле. Угу. И „вянки завивали“: сайдёмся, пойдём у лясок, и просто закручивали [ветки на дереве] и перепутляли. Ну, на этот вот [Духов] день. Да. А после этой-то Троицы в другое воскресенье сымали эти „вянки“ да на ряку пускали: чей патонеть „вянок“, у тэй матка умреть. Да. Гадали, что чей „вянок“ патонеть, то й тогда радитель помреть… А потом как вянки этые идём брать, ее отрывали и до самой речки нясли ее и пускали с вянками…» [ЛА МИА, с. Ивановск Трубчевского р-на Брянской обл.].

В бытовавшем в Верхнем Поволжье весеннем обряде «похорон воробья» [Корепова 1985, с. 90, с. Шарапово Шатковского р-на Горьковской обл.] наряду с орнитоморфным персонажем («воробей», «кукушка», «соловей») могут фигурировать «кобылка», «русалка», «кострома», «строма», «бабушка Варвара» – см. илл. 89 и цв. вкл. 1, «похороны Стромы» в д. Шутилово Нижегородской обл. [Шалагинов 2008]. По свидетельству К. Е. Кореповой, обряды «похорон воробья (кукушки, соловья)» были построены примерно по одной схеме: чучело из соломы или травы, навитых на вертикальную часть деревянного «креста», обматывали лопухами и украшали одним или несколькими венками. «Соловушку» или «воробья» водили по селу, держа за поперечную палку, вокруг них плясали, водили хороводы, разыгрывали шуточные «сражения»: «Парни пытались отнять „соловушку“, хлестали девушек крапивой, затем трепали чучело». Обойдя село (как правило, вечером, когда начинало смеркаться), несли чучело в рожь, где разрывали его на части с припевками: «Сохнет, вянет в полюшке / Травка без дождя» или «Соловушка, трепака! / Не полюбит ли кака?» Иногда чучело сбрасывали с моста в реку [Корепова 1982, с. 98, № 595, с. Новомихайловка Лукояновского р-на; с. 100, № 604, с. Мадаево Починковского р-на, № 605, с. Ризоватово Починковского р-на Горьковской обл.; Корепова 1977, с. 56, № 261, с. Новомихайловка Лукояновского р-на, № 262, д. Мадаево Починковского р-на Горьковской обл.]. При «похоронах соловушки» девушки могли петь старую обрядовую весеннюю песню, которая в большинстве позднейших записей упоминается как пасхальный (на Красную горку) или семицко-троицкий хоровод: «Проводили мы соловушку / Из ворот гулять на улицу» или «Провожали мы соловушку / Из новых ворот на улицу» [Корепова 1982, с. 98, № 595; с. 100, № 604; Корепова 1977, с. 56, № 262].

Илл. 89

Обряд «похорон кукушки» необходимо рассматривать в одном ряду с известным западно-русским и полесским обрядом «похорон или вождения стрелы (сулы, весны)» [см.: Барташевич 1983, с. 55–60; Пашина 1986, с. 44–55; Гусев 1986, с. 63–76; Гусев 1987, с. 131–146; Савельева 1996, с. 187–195; и др.]. Ядром этого обряда нередко является церемония «похорон» (каждая из участвующих в церемонии женщин закапывает «какую-либо свою вещь» в жите), после чего участницы катаются по житу, поют песни или водят хороводы. Судя по материалам, приводимым В. Е. Гусевым, закапывать могут «различные мелкие предметы – сережки, гребенки, шпильки, монеты», приговаривая при этом: «Пашоў Гасподзь на небяса, / Пацягнуў жыта за каласа», – что должно способствовать хорошему росту колосьев и богатому урожаю [Гусев 1986, с. 65]. Н. М. Савельева отмечает, что «когда „стрела“ приходила в жито, одна из уважаемых женщин закапывала (или просто клала в жито) хлеб и денежку, ленточку или что-нибудь другое и произносила пожелания всем благополучия и хорошего урожая» [Савельева 1996, с. 188]. Среди прочих предметов могут зарывать и куколки, аналогичные описанным выше. Так, в Ветковском р-не Гомельской обл. «вясна – от Пасхи до Ўшесстя. Ўшесстя – проводы вясны. На Ўшесстя зарывають вясну: делають ляльку, нясуть ў жито, зарывають» [Пашина 1986,

с. 45]. Аналогичные примеры приводит Т. И. Кухаронок – см. илл. 90, М. Е. Етапнева подготавливает куклу к обряду «похороны стрелы» [Кухаронак 2001, с. 102, д. Бартоломеевка Ветковского р-на]. Совпадение календарных сроков (Ўшесстя = Вознесение) в данном случае подчеркивает неслучайность переклички других деталей обряда.

Более архаические варианты «похорон птицы» представлены в обряде «похорон шуляка», бытовавшем в Подольской губ. (ныне Винницкая обл.) и на Волыни («гонити шуляка») [Гура 1997, с. 548]. Так, в Винницком уезде (с. Бохоник) в первый день Петровского поста бабы изготавливали «шуляка» из платков, делали ему клюв и ноги из прутиков, обернутых тряпками, и шапку из пяти свернутых платков. Затем клали фигурку шуляка на разостланный на земле платок, по углам которого были насыпаны кучки различных зерен, а между ними по четырем сторонам платка расставлены хлеб, лук, сыр и мясо, к которым бабы поочередно поворачивали «шуляка» клювом. Остановив его на мясе, они пили водку и приговаривали, обращаясь к «шуляку»: «Не дывысь на куры, а дывысь на падло. Не йды до курей, а иды до падла». Две бабы, сделав из платков фигурку маленького коршуна («мале шуляченя») и изображая птиц, убаюкивали его, а потом будили, клали под крыло большому шуляку, плясали и пели: «Мы сегодня шуляченка сого спіймалы / ‹…› / Шуляк на мою обирку летыть, / Идыть же-но помогайте, / Бо вже мою курочку исть!» В конце разрывали «шуляка» на части, которые распределяли между собой, и устраивали совместную пирушку [Венгрженовский 1895, с. 284–289; цит по: Гура 1997, с. 545–546]. На связь этого обычая с обрядами «вождения стрелы», «проводов или похорон русалки» и «крещения и похорон кукушки» указывает А. В. Гура [Гура 1997, с. 546–551].