В одно мгновение - Сьюзан Редферн

Чехол для телефона мне подарила Обри. Она привезла его из Лондона, куда ездила на последнем курсе университета. Это слова Уинстона Черчилля. Обри сказала, что, увидев чехол, сразу подумала обо мне. Я думаю, это одна из самых приятных вещей, которые мне кто-либо когда-либо говорил. Мне нравился мой синий чехол, и я часто повторяла эту цитату.

Мама мотает головой, но миссис Камински уже читает, не поднимая глаз от бумажки:

– «Список вещей, утилизированных по просьбе пациентки Морин Камински. – Она делает глубокий вдох, стараясь сдержать эмоции, и продолжает: – Сапоги кожаные коричневые. Колготки черные. Джинсы синие. Свитер красный. Толстовка темно-красная с эмблемой футбольной команды старшей школы Лагуна-Бич. Зимняя куртка с капюшоном темно-синяя. Тренировочные штаны серые. Носки черные. Носки шерстяные полосатые».

Она замолкает, шмыгает носом, стирает еще одну слезинку, поднимает глаза на маму – всего на мгновение. Она не может заставить себя смотреть на мать, лишившуюся того, что она сама так сильно боялась потерять.

– Пока я не нашла это, – нетвердо говорит она, – я не понимала, что вы сделали.

Мама поджимает губы, так что подбородок выезжает вперед, и я боюсь, как бы она не захлопнула дверь прямо перед лицом миссис Камински. Но она этого не делает. Она стоит совершенно неподвижно, а миссис Камински, сама того не понимая, продолжает ее истязать.

– Простите, что я раньше этого не поняла. Что я только сейчас все осознала. – Она убирает листок и телефон обратно в конверт, тянется мимо мамы и кладет конверт на столик за дверью. Не поднимая глаз, отходит назад. – Спасибо, – шепчет она, хотя ее слова совершенно не передают того, что она на самом деле чувствует.

Мама вымученно кивает ей, и миссис Камински отворачивается, чтобы уйти. Дверь у нее за спиной закрывается, и через мгновение об нее что-то бьется. Миссис Камински оборачивается. Я вижу, что у нее дрожит подбородок, а она понимает, что только что слышала звук от конверта, который мама швырнула в стену.

Папа стоит в полуосвещенной кухне и смотрит, как мама взбегает вверх по лестнице и захлопывает за собой дверь спальни.

Папа с мрачным видом идет к входной двери, поднимает конверт, несет его на кухню, вытаскивает телефон и безуспешно пытается его включить: аккумулятор разряжен.

Папа ставит телефон заряжаться и изучает лежащий в конверте листок бумаги. Он пробегает глазами список, и я вижу, как он медленно вникает в напечатанные на бумаге слова, как на смену любопытству приходит стыд: папа наконец понимает, что пришлось пережить маме, пока он лежал без сознания.

Папа откладывает листок и включает мой телефон. Вместо заставки у меня фотография, на которой я свисаю из пасти гигантского льва – статуи при входе в зоопарк Сан-Диего. Папа сам подсадил меня и отбежал подальше, чтобы сфотографировать, пока я радостно махала ему рукой. Подоспевшие охранники стали требовать, чтобы я слезла, и мы с папой и Озом побежали от них, хохоча во все горло. Фотография вышла бесподобная.

Папа улыбается и снова смотрит на листок бумаги, внимательно перечитывает строчку за строчкой, и я знаю, что он пытается представить себе каждый из перечисленных предметов одежды, угадать, чей он был, мой или Мо.

Он снова берет в руки телефон, открывает папку с фотографиями и просматривает их – сотни и сотни снимков моей замечательной жизни. Горы, леса и реки. Пляжи и океан. Парки, спортивные поля и еще тысячи разных мест, где я побывала. Родные, друзья, товарищи по команде. Смех, веселье, любовь – так много чувств, что, глядя на эти снимки, просто невозможно грустить.

Услышав, как мама выходит из их спальни, папа снимает телефон с зарядки и прячет в карман, сует лист бумаги в конверт, а конверт – поглубже в мусорный бак.

Мама просовывает голову в дверь.

– Поеду поработаю. Я ненадолго, – говорит она, не глядя на него.

Сразу видно, что она врет. Папа делает вид, что не заметил этого. Я не знаю, куда собирается мама, но точно не на работу. Думаю, она поедет куда-нибудь в людное место, где сможет сесть и притвориться такой же, как все, забыть о том, кто она такая на самом деле, сделать вид, что она – та, кем она себе всегда казалась.

Папа подходит к ней, но она отшатывается.

– Ладно, – говорит он. – Я приготовлю ужин.

Она кивает и медленно выходит из дома, а папа, глядя ей вслед, резко вздрагивает. Как только ее машина отъезжает от дома, он идет в гараж.

Он начинает со спортинвентаря: бесцеремонно швыряет в багажник своего джипа все, что принадлежало нам с Озом. Я морщусь как от боли, когда он бросает в общую кучу мой скейтборд, и не могу сдержать слезы, когда он снимает с креплений мою доску для серфинга.

– Пора разгрести этот бардак, – говорит он Бинго.

Тот повсюду ходит за ним, обнюхивает каждый предмет из тех, что папа выбрасывает, и постукивает хвостом, явно узнавая наш с Озом запах.

Просто удивительно, как много люди говорят со своими питомцами, когда их больше никто не слышит. Хлоя без конца треплется с Могучей Финн, папа и мама любят побеседовать с Бинго, а Эрик выбалтывает свои секреты всем без разбора обитателям приюта.

– Надо раздобыть тебе к свадьбе собачий смокинг, – говорит папа. – Раз мне придется расфуфыриться, то и тебе тоже стоит.

Он на миг останавливается, стирает пот со лба, о чем-то вспоминает, касается кармана, в котором лежит мой телефон, но тут же отдергивает руку.

– Да и черт с ним, – говорит он. – Если Обри это порадует, я надену чертов смокинг. – Он сгребает принадлежавшую Озу коллекцию мячиков «Нерф»[6] и бросает их в багажник. – Зуб даю, они быстро обзаведутся потомством. Обри терпением не отличается. Бедняга Бен, он знать не знает, на что подписался.

Теннисная ракетка. Клюшки для гольфа. Велосипед.

– Ясное дело, мы будем помогать с малышом, – говорит он. – Купим кроватку, пеленальный столик, какие-нибудь качельки. Дети такие маленькие, но занимают чертову уйму места.

Я слушаю его и улыбаюсь, зная, что только так он и может жить: ему необходима задача, ответственность, обязанности. Он готов сделать все, чтобы защитить тех, кто выжил. Он понял это благодаря листочку бумаги из конверта, благодаря напечатанным на нем словам. Я чувствую его решимость и слепую любовь, его стремление сделать для Обри все что угодно – даже отпустить нас с Озом.

– Хлоя завела себе очередного дурацкого парня, – говорит папа. – Надеюсь, он будет лучше предыдущего. – Он нерешительно замолкает. – Ай, да ладно, Вэнс не так уж плох. Яйца у него точно есть, тут уж надо отдать ему должное.

Бинго поднимает голову, бьет хвостом по полу. Папа тянется к моей форменной футболке, замирает в нерешительности, крепко сжимает пальцами ткань, но в конце концов заставляет себя разжать руку, бросает футболку на груду уже лежащих в багажнике вещей.