Кофе на утреннем небе - Ринат Валиуллин

– А что?

– Грудное вино.

– Грудное?

– Да. Тётенька продаёт на пляже лимонад из искусственных сисек. Резиновый бюстгальтер шестого размера с краниками, а в нём плещется молодое вино.

– Ух, ты. Я бы выпил… но из твоих. Мне бы, вскормлённому в неволе молодому орлу, ох как этого сейчас не хватает.

* * *

– Бл… Катя! Когда уже будет готова корректура книги, я же просил к четвергу?

– Что это вы со мной так разговариваете, Максим Соломонович? Я вам не девка с филфака, чтобы со мной так разговаривать.

– Вы на что намекаете, Катя? – старался я быть спокойным по селектору.

– Я не намекаю, только факты.

– И не надо тут со мной флиртовать.

– Да кто с вами флиртует, – почувствовал, как сейчас за стеной раскраснелась от стыда Катя.

– Извините, что-то накопилось. Мне нужна ванна, мне нужен массаж, массаж шеи, – постарался я измельчить ссору до шутки.

– Это не ко мне.

– Ты меня не любишь…

– Я знаю. А вы кого любите, Максим?

– Кофе.

Я задал себе тот же самый вопрос: «С одной стороны я любил отца, с другой Алису, с третьей я хотел, чтобы Бог тоже меня любил».

* * *

Она открыла дверь и зашла в квартиру. В ту самую квартирку, в которой можно было чувствовать себя в уверенности и безопасности, где не было потусторонних шорохов по ночам, где пространство было настолько личным, что даже иногда хотелось здесь жить. Повернула ключ и завела машину, чтобы уехать подальше от этой ночи, но куда можно было уехать от темноты до наступления рассвета, разве что в какое-нибудь полупустое кафе, в общество таких же одиночек, прожигающих свой реальный мир за фарфором кофе, стеклом коньяка, жидкими кристаллами экрана, повесив навязчивую неопределённость на табачный туман, как на вешалку. Она включила фары, свет уперся в стену дома. Сплошные стенания, вот во что превратилась их любовь. Она выжала сцепление, включила первую скорость: очень хотелось рвануть вперёд, чтобы устроить ДТП, с жертвами, чтобы оказаться в роли мученицы и испить всю жалость окружающего мира и потешить свою гордыню. Надавила на газ, и машина взревела табуном в двести лошадиных сил, готовым помчаться в любую секунду. Только жестокий кнут, сплетённый из жизнелюбия и оптимизма, сдерживал ретивую кровь. Здравый смысл переключил скорость и включил любимую Эмми Уайнхаус. Нужно было дать задний ход, чтобы выехать со стоянки: иногда необходимо отступать, чтобы начать новую жизнь. «Хорошо, что не взяла автомат», – подумала Алиса о своей машине. Некоторые вещи происходят на автомате, но ей всё ещё нужна была его рука. «Наверное, у меня тоже ручная коробка передач».

* * *

В ящике я нашёл письмо от Алисы:

Темень… я знаю, ты сейчас по словам ищешь мои губы, как никогда самоотверженно. Но стоит ли это того? Я понимаю, что неприятно, не хочется, трудно. Но пойми и меня. Хотя пока ты видишь только себя, ты вряд ли на это способен. Ты даже себя не мог понять без моей помощи. Это тебя сейчас и гложет, именно этого тебе сейчас и не хватает, то есть меня. Ты использовал меня как переводчика твоей души и твоего тела. Мне эта профессия надоела. Я увольняюсь, я профнепригодна для этого, я не та Алиса, которую ты себе рисовал, я не из страны чудес. Насильник прослезился бы, узнав какая я грубая, священник – узрев, какая я нежная. Я читаю твои признания, будто написанные кровью, не надо, я же не донорский пункт, оставь её для тех, кому она необходима. Я слышу, как сердце твоё барабанит в дверь. Где же оно было раньше? Почему ты не слышал ветер в моём дыхании неровном, который, пожимая от досады плечами, выдул доверие?

Что же ты замолк? Тогда я продолжу. Когда я развелась и вдохнула свободы, я поняла, насколько сильно теперь буду занята. Занята собой. Я не выцедила ни слезы, ни облачка в моих глазах после нашего расставания. Взглядом можно заморозить галактику, и в рюкзак, высушить и приколоть словно бабочку. Помнишь бабочек. Любуйся сетчаткой моей бывшей любви.

Я ответил ей, как только нашёл чем:

Когда-то я был твоим, и этот свет, что падает сейчас из спальни, служил нам простыней, мы кувыркались весело и непринуждённо, вооружённые любовью до зубов, оборонялись сексом от остального мира. Потом, сонные мы выходили утром, на кухне собирали урожай густого кофе среди плантаций шоколада и прочей дребедени. Крошилось счастьем датское печенье. Мы жили одной чудовищной эгоистичной жизнью на двоих, без общества, без мнения его, без родственников, пока нечаянный осенний ветерок, сквозняк тревог не нашептал, что долго ты не сможешь так, и надо заводить семью настоящую, не ту, что была у нас, тебе же надо было окружать себя уютом и потомством. А мне заботиться о том, что уже нажито. Надеюсь, скоро ты будешь пить одного, а я другую. Я знаю, что это невинное вино уже не сможет так пьянить, возможно, вовсе будет пресно и безалкогольно, но так тебе будет спокойнее. P.S.

Жизнь сложна, думаешь – горы сворачиваешь, на самом деле ковыряешься в песочнице. Хотя тот? кто их сворачивает, может, тебе даже позавидует, твоему маленькому счастью, твоему совку, которым ты добываешь его, твоим граблям, на которые постоянно наступаешь в поисках, твоему маленькому ведёрку, в котором ты запросто можешь его унести, когда найдёшь это счастье.

* * *

В обед я решил прогуляться немного. От города несло барокко и классицизмом. Настроения не было, я решил его поискать и зашёл в кафе перекусить. За столиком меня обслужила та же официантка, которая работала здесь уже лет десять. Которую жутко захотелось спросить, почему она до сих пор здесь? Почему не поменяет работу, ведь наверняка в детстве не мечтала быть официанткой в кафе. Впрочем, она могла спросить меня то же самое. И что я ей отвечу? Что редактор – это звучит гордо. В магазине, что находился прямо в моём доме, я тоже встречал одних и тех же людей, будто они так работали покупателями. Только у некоторых жизнь неизменно делала повороты, кувырки и прыжки, как например, у Алисы. Став филологом, она закончила магистратуру факультета журналистики, как и планировала, и уже успела стать востребованным журналистом, правда, не без его помощи. Я вспомнил на минуту его, своего школьного приятеля Володю, который неизменно вмешивался в мою жизнь, сначала когда мама указывала мне на то, с кого надо брать пример, и кто станет настоящим человеком и многого добьётся, потом когда он уже стал человеком и многого добился. И не скучно ему быть всё время человеком? Надо будет спросить при случае. Будь я всё время человеком, сдох бы давно со скуки. Только теперь я ясно понял, чего мне не хватало в жизни с женой, какого меня не хватало – животного. Изменения, они необходимы всем, даже если дорого то, что у тебя есть. Я снова вспомнил детство, когда с удовольствием менялся марками в клубе филателистов, пусть невыгодно, но всё же менялись картинки в альбоме моей жизни. Я захотел поделиться со своими размышлениями с официанткой, когда она принесла счёт, но увидев её глаза – две голубые пуговки, плотно пристегнувшие улыбку к лицу на весь рабочий день, просто оставил на чай больше обычного. Она бы не открыла мне дверь, чтобы понять. Я вернулся к Алисе. Ну и что, главное, что в её молодой жизни они всё же происходили – метаморфозы. Они не могли не отразиться и на нём, сегодня вечером Алиса тащила его с собой на открывшийся в городе кинофестиваль «Послание человека». Это должна была быть премьера одного из фильмов-номинантов, французского режиссёра Франсуа Гелия. Максим, вроде как дал согласие, даже надел белую рубашку по этому случаю. Обычно он избегал таких тусовок, и вообще любых других сборищ, но сегодня решил пропустить стаканчик-другой метаморфоз, тем более кое-что из фильмов режиссёра он видел, и ему понравилось.