Белые трюфели зимой - Н. Келби

От ее любимого мистера Бутса.

Несмотря на то что некогда все это началось как обман, порожденный внезапной паникой, с течением времени еженедельные посылки, которые получала мадам Эскофье от «мистера Бутса», превратились для Эскофье в источник настоящей радости. В письмах жене он был вынужден прибегать к тону этакой веселой вежливости, вполне, впрочем, дружескому. Но, отправляя ей посылки от имени «мистера Бутса», он мог не скрывать своих чувств, точно самый пылкий любовник.

Его вдохновляла уже сама по себе покупка различных фруктов, тщательный их выбор. В летнюю жару он посылал ей эльзасскую мирабель — мелкие золотистые сливы с красными пятнышками. Или крупные сливы ренклод из Муасака, сладкие, тонкокожие, салатного цвета, как бы слегка тронутые позолотой. В августе это были лесные орехи; затем — грецкие, еще зеленые, нежные, сочившиеся молочным соком. А в самом начале осени, разумеется, pêche de vigne — «винные персики», редкий сорт невероятно нежных персиков; порой такая посылка стоила Эскофье чуть ли не годичной зарплаты. И уже перед наступлением зимы — Chasselas de Moissac, особый сорт винограда «шасла», который выращивают только в Муасаке: мелкий, похожий на жемчуг виноград, растущий огромными барочными гроздьями, как на картинах Караваджо.[109]

Но в этот день в лавках оказалось так много фиг, что Эскофье опоздал на встречу с Ритцем, хоть и знал, что Ритц непременно рассердится. Впрочем, Ритц так часто сердился, что на это можно было не обращать внимания.

Когда Эскофье вошел наконец в американский бар отеля «Савой», Ритц уже сидел в дальнем углу и ждал его. Выглядел он, как обычно, — в безупречном черном костюме, отлично выбрит, отлично причесан, концы усов идеально загнуты кверху, на лице ни один мускул не дрогнет; однако Эскофье сразу заметил, как нервно стиснуты его руки, даже косточки побелели. За минувшие годы Ритц очень сильно похудел и стал каким-то сумрачно-спокойным.

За соседней дверью в обеденном зале ресторана вовсю подавали пятичасовой чай. Оттуда в прохладный темноватый бар доносились звуки оркестра. «Оркестр необходим, чтобы прикрыть тот погребальный покров тишины, который так и повисает над обеденным столом англичан», — сказал однажды Ритц. Но в данный момент для Эскофье оркестр лишь в очередной раз напоминал о том святотатстве, что творилось в обеденном зале.

Пятичасовой чай он считал отвратительной привычкой. И сколько бы он ни старался создать самые лучшие кушанья к чаю, англичане упорно от них отказывались и признавали только то, что было знакомо им с детства, а зачастую еще и портили то или иное блюдо, посыпая его, скажем, чрезмерным количеством сахара; и все это они запивали своим драгоценным чаем.

Лимонно-творожные английские тартинки неизменно оказывались для Эскофье источником раздражения. Он знал, что такие тартинки следует делать исключительно со сладкими лимонами из Ментоны, с Лазурного Берега; это был единственно приемлемый фрукт для данного блюда. Ментонские лимоны обеспечивали и глубину вкуса, и нежный, несколько цветочный привкус, замечательный уже сам по себе. Но британцы его тартинки есть не желали. И раза три в неделю по крайней мере Эскофье подзывала то одна обернутая в шотландку матрона, то другая, и он слышал от них вечную жалобу: «Но это же совсем не то, что готовила моя милая нянюшка!», на что он неизменно отвечал: «Je ne parle pas l’anglais»,[110]хотя слышал эту жалобу столько раз, что прекрасно понимал каждое слово.

И этот ужасный запекшийся крем! Нет, это же просто беда! Человек с изысканным вкусом непременно потребовал бы crème chantilly, подслащенный каким-нибудь крепким напитком, вроде кальвадоса, или eau-de-vie de poire, грушевой водкой, потому что груши осенью всегда особенно вкусны. Но только не англичане. Пятичасовой чай должен был быть именно таким, каким они его помнили с пеленок.

И, разумеется, в меню должно было быть не менее семнадцати разновидностей чая, хотя в итоге дамы по большей части пили шампанское, а некоторые — даже джин с тоником, который им подавали в высоких стаканах и обязательно с мелкими лаймами. «Ах, я чувствую себя падшей женщиной», — доверительно сообщали они официанту, заказывая джин.

В общем, этот пятичасовой чай был для Эскофье сущим кошмаром.

Войдя в бар, он сел рядом с Ритцем за стойку, хотя предпочел бы сесть нормально, за столик. В обеденном зале оркестр затянул популярную мелодию из «Пиратов Пензанса»[111]— арию генерал-майора, — и некоторые дамы стали подпевать. Эскофье поморщился. Поскольку из зала доносился пьяный смех, он пришел к выводу, что «улучшенное» дамами либретто, возможно, пришлось бы не по вкусу тому генерал-майору, с которого писалась эта роль.

— Неужели клиент всегда прав?

— И, мало того, обычно не попадает в ноты.

— Никогда мне не понять этих англичан с их дурацким чаем! День должен венчать обед. Какой может быть чай в пять часов вечера? Он способен только испортить аппетит перед обедом и больше ничего.

— Зато мы неплохо на нем зарабатываем. К тому же этот чай удерживает англичан от их любимой капусты с сосисками.

Перед Ритцем стояли два маленьких бокала для коктейля. В одном болтался одинокий ломтик лимона. В другом — одна-единственная оливка. Ритц без конца переставлял бокалы, пока ему не показалось, что они стоят как надо.

— Выпей. И выскажи свое мнение. — Он подал Эскофье бокал с ломтиком лимона. — Это «Мartinez» из Калифорнии. Джин «Old Tom». Горький вермут. И ликер мараскино.

Эскофье понюхал и отвел руку, держа бокал за ножку, чтобы не согреть напиток.

— Весьма похоже на «Манхэттен».[112]Можжевеловый вкус джина очень приятен. И очень чувствуется. А если использовать сухой вермут и убрать мараскино?

Ритц подал ему второй бокал.

— А это другой напиток. Пополам джин и вермут «Martini e Rossi». Этот коктейль называется «Мартини».

Эскофье снова понюхал.

— Этот лучше.

— И крепче. Вот с этих коктейлей мы сегодня и начнем обед с нашими инвесторами. Денежки у них из карманов так и посыплются.

— Коктейли портят вкусовое восприятие.

— Коктейли — изобретение американское, а потому экзотическое.

В общем, Эскофье довольно быстро понял, что отнюдь не является, как обещал ему вначале Ритц, посланником Франции в Великобритании. Скорее он чувствовал себя похожим на того ручного хамелеона, которого Сара часто носила на плече в виде украшения: абсолютно декоративное животное, лишенное привычной среды и привязанное к хозяйке золотой цепью.