Адмирал Нельсон. Герой и любовник - Владимир Шигин

Явно не желая никого обременять, контр-адмирал решил на время ремонта кораблей эскадры остановиться в местной гостинице. Гамильтоны восприняли это как личное оскорбление. Чуть ли не силой они увезли Нельсона в свой роскошный палаццо Сесса. По дороге Нельсона восторженно приветствовал народ. Посол с супругой и здесь придумали для героя Нила сюрприз, загодя купив сотню голубей. По взмаху платка леди Гамильтон специально нанятые люди разом выпустили из клеток птиц, и они стремглав взлетели вверх, радуясь простору и свободе. Зрелище было настолько восхитительное, что Нельсон едва не прослезился. В своем дворце Гамильтоны окружили Нельсона столь изысканной заботой, что он мгновенно позабыл обо всем на свете.

Вот как описывает эту трогательную заботу биограф Нельсона Г. Эджингтон: «Нельсон жил в отведенных во дворце комнатах, и леди Гамильтон с большим энтузиазмом за ним ухаживала. Ранение в голову, видимо, вызвало небольшое сотрясение мозга, Эмма лечила шрам, промывая его молоком ослицы, и одновременно смотрела на Нельсона с нескрываемым восторгом. Молоко не помогало совершенно, зато ее явное восхищение делало чудеса: к адмиралу возвращались бодрость духа и вера в себя. Когда Эмма была в комнате, он не спускал с нее глаз: она была воплощением цветущей женской прелести. Она не носила ни длинных панталон, ни нижних юбок, и легкие муслиновые платья едва прикрывали ее соблазнительное тело. Вскоре больной, слепой на один глаз и однорукий адмирал, почувствовал, что с каждым днем все больше влюбляется в свою преданную «сиделку»».

Из письма Нельсона графу Сент-Винсенту, написанному в доме Гамильтонов: «Пишу Вам, а напротив сидит леди Гамильтон, поэтому не удивляйтесь восхитительной неразберихе в этом письме. Если бы Вы, Ваша Светлость, были на моем месте, Вы, несомненно, тоже писали бы бессвязно. Наши сердца и руки трепещут. Неаполь — опасное место, и следует держаться от него подальше».

В благодарность за заботу Нельсон подарил Эмме Гамильтон вывезенную им из Египта юную девушку — нубийку Фатиму. В свое время иметь чернокожих невольниц в аристократических домах Англии считалось особым шиком, однако в 1774 году рабство было официально отменено, и подарок Нельсона выглядел достаточно странно[16].

Если что и портило настроение Нельсону в это время, так это поведение его приемного сына Джосаи. Получив благодаря протекции своего приемного отца лейтенантский чин в неполных двадцать лет, он стал вести самый разгульный образ жизни, не занимаясь ни судном, ни своим образованием.

Адмирал Джервис передал через самого Джосаю письмо Нельсону, в котором с горечью писал: «Скрывать что-то от Вас было бы недостойно нашей дружбы. Должен сообщить Вам, что юноша любит выпивку и плохую компанию, он понятия не имеет о службе, он невнимателен и упрям и к тому же безмерно упорствует в своих заблуждениях. Если бы он не был Вашим пасынком, мы бы его списали несколько месяцев назад. С другой стороны, он честен и правдив; я думаю, он подтвердит все сказанное мной, если Вы у него спросите».

Однако Нельсон слишком любил Джосаю, который, ко всему прочему, спас ему жизни на Тенерифе, а потому не придал письму своего друга и начальника должного внимания. Да, честно говоря, в этот момент контр-адмирала занимали совершенно иные мысли…

В это время Нельсону исполнилось ровно сорок лет. Могла ли упустить такую прекрасную возможность Эмма, чтобы еще раз не продемонстрировать своему подопечному всю силу своей любви? Разумеется, такого шанса она не упустила. Размах праздника, который организовала жена посла, был поистине фантастическим. Из письма Нельсона жене: «Леди Гамильтон затеяла такие приготовления, что я начинаю пыжиться от гордости».

В честь Нельсона был устроен грандиозный бал, на котором присутствовали почти две тысячи гостей. Все торжества проходили под девизом: «Славное 1 августа Горацио Нельсона». Всюду, даже на лентах и пуговицах приглашенных, значилось имя английского адмирала. Уже при входе каждому вручали медаль, на которой было выбито: «Нельсон» и которую следовало носить на ленте на шее в течение всего празднества. В главном зале соорудили ростральную колонну с выгравированной знаменитой фразой Цезаря «Veni, vidi, vici»[17] и именами английских капитанов, сражавшихся при Абукире.

Подаваемые на столы блюда были выполнены в виде кораблей нельсоновской эскадры, бутылки с вином стояли на миниатюрных корабельных лафетах, а на каждой из многих сотен тарелок была надпись: «Г. Н. Великий день 1 августа». Даже национальный британский гимн в тот день исполнялся с добавлением нового куплета:

Нельсон аккуратно переписал все сочиненные в его честь стихи и переслал их жене, сопроводив послание припиской: «Я знаю, что ты с удовольствием будешь это петь. Я не могу показаться на улице ни пешком, ни в карете из-за популярности среди населения, но добрая леди Гамильтон собирает все газеты — для тебя это будет самый приятный подарок. Чем больше я вижу и слышу здесь, тем больше удивляюсь тому, что все это — результат нашей победы».

Трудно сказать, с удовольствием ли пела песни в честь Нельсона его жена, но то, что строки о «доброй леди Гамильтон» она прочла без всякого удовольствия, в этом можно не сомневаться.

Празднества в Неаполе проходили в обычной для тамошних жителей манере — чересчур шумно и театрально. Однако, принимая во внимание не столь давний отказ короля Фердинанда хоть как-то помочь измотанным английским кораблям, можно усомниться в искренности внезапно проснувшейся любви к Нельсону. Впрочем, Абукирская победа на некоторое время снимала угрозу французского вторжения, а значит, была желанна. Если раньше неаполитанские власти выжидали, чья возьмет, то теперь наконец-то определили свою позицию и решили примкнуть к победителю. Лучше всего эту позицию характеризует весьма откровенное письмо королевы Марии Каролины неаполитанскому послу в Лондоне: «Мужественный адмирал Нельсон одержал над флотом цареубийц полную победу… Я бы хотела снабдить крыльями вестника, который понесет к Вам сообщение об этом. Италии теперь нечего бояться со стороны моря, и своим спасением она обязана англичанам… Нельзя описать, какой энтузиазм вызвало в Неаполе такое известие, вдвойне счастливое, если учитывать критическое время, когда произошло это событие. Вы были бы глубоко тронуты, если бы видели, как мои дети бросились ко мне в объятия, плача от радости. Страх, жадность и происки республиканцев вызвали почти полное исчезновение звонкой монеты, и не нашлось никого, кто рискнул бы предложить необходимые меры, чтобы восстановить денежное обращение. Многие, рассчитывая на приближение кризиса, уже начали приподнимать маску, но известие о том, что флот Бонапарта уничтожен, вынудило их вновь к осторожности. Теперь, если бы император австрийский обнаружил несколько больше активности, мы могли бы надеяться на освобождение Италии от французов. Что касается нас, то мы готовы дать доказательства того, что мы достойны дружбы и союза с бесстрашными защитниками морей».