Е-18. Летние каникулы - Кнут Фалдбаккен
Шрифт:
Интервал:
— Она, между прочим, очень приятная женщина, — сказал он, — зовут ее Катрин Станг. Она приходится родней Весселю…
Вессель был богатым человеком, свой летний отпуск он проводил обычно на даче, которую выстроил в этих краях на холме, там, где кончались владения дяди Кристена. Помню, мы с отцом однажды были у него в гостях. Помню и угощение: сухое сладкое печенье и кисловатый сок. Фру Вессель, высокая и строгая, он же круглый и красный, в соломенной шляпе и в брюках с подтяжками. Дым от сигары над залитой солнцем верандой.
Между деревьями было довольно сумрачно. Я пропустил дядю Кристена вперед, а сам плелся позади, проявляя, как всегда, осторожность — боялся темноты. Тропинка была хорошо утрамбована и хорошо видима меж вереском и зарослями мха, кустарником, карликовыми березками. Снова мысли о Марии. Она убежала в лес. Почему? Что толкнуло ее на этот шаг? Вздрогнул от страха.
Но вот мы подошли к моей избушке. Прямо над нами светлое и чистое небо, объятое кронами деревьев. На листьях капли росы. Он вставил большой ключ в замочную скважину.
— Так, сейчас увидим, пригодна ли для жилья твоя избушка.
Он отодвинул низкую дверь и вошел первым. Поставил блестящее цинковое ведро с молоком на лестничную приступку, вынул из кармана спички и зажег парафиновую лампу.
— Здесь есть матрац, — произнес он. Но я рассмотрел и другие предметы: стул и низкий стол у окна, жестяной умывальник, примитивно сложенный камин, маленький угловой шкаф, кухонную стойку, на которой стояло несколько пустых бутылок, старый скореженный кофейник и большой стакан. Здесь было все, в чем я нуждался. На гвоздике у дверей висел свитер с типичным норвежским рисунком и старого покроя плащ. Над деревянной койкой, где лежал матрац, красовалась цветная фотография, изображающая остров где-то на юге, очевидно, вырванная из календаря, а рядом на стержне болталась яркого цвета вязаная повязка, которую я признал как повязку для волос. Пока я разглядывал и раздумывал, дядя Кристен схватил вдруг своей большой рукой повязку и сунул ее в карман. Проделал так молниеносно, точно повязки вообще и не было.
— Линна завтра зайдет и приберет, — сказал он невозмутимо, словно ничего не произошло.
— У меня есть спальный мешок, — промямлил я. — Хотя взял его на всякий случай, если поедем на рыбалку и заночуем или если придется лежать и загорать.
— Пойми, спать в кровати с постельным бельем лучше, — сказал дядя Кристен. На этом наш разговор закончился.
Я сел на койку. Почувствовал, что смертельно устал. А дядя Кристен продолжал критически осматривать комнату. Потом этак бодро заявил:
— Ну, Петер, видишь, здесь ты свободен и независим. Устраивай тайные свидания, сколько хочешь. Ха, ха…
Он явно хотел перейти в разговоре со мной на непринужденный приятельский тон. Стоял, засунув руку в карман, прятал от меня эту странную повязку, хотел добиться моего доверия, быть моим другом, быть со мной на короткой ноге, делая двусмысленные намеки. Почему? Почувствовал себя неожиданно в потемках молодым, мальчишкой? Странно! Смешно и нестерпимо, когда взрослые пытаются молодиться, подлаживаться под молодых. Для чего ему моя дружба? До того стало неловко, неприятно, стыдливо унизительно от необъяснимого поведения дяди Кристена… я не нашелся что ответить, пробормотал только:
— Да, да…
И он понял, что обидел меня. Сказал, как бы оправдываясь:
— Приходи к нам, перебирайся в любое время, если вдруг станет скучно и одиноко.
— Нет, я останусь здесь, — поспешил я его заверить, чтобы не допустить новых идей и предложений. — Здесь то что надо!
— Ну, тогда я пошел, — сказал он, открыл дверь и вышел. — Доброй ночи, завтра увидимся.
— Спокойной ночи, — пожелал я ему.
Но он почему-то медлил, стоял с ведром в руке, явно торопясь уйти, но одновременно как бы желая что-то сказать:
— Петер, Линна сказала тебе что-нибудь о… о Марии?
Я насторожился:
— Нет, ничего особенного. Она сказала, что Мария чувствовала себя немного не в себе, и что вы искали ее, вместе с другими осмотрели всю местность. Ничего.
— Хорошо. — Он был доволен моим ответом. — Понимаешь, Петер, об этом несчастье много болтают в деревне, а Линна принимает любую болтовню близко к сердцу, вот почему спросил.
Потом он еще раз пожелал мне доброй ночи и ушел. Дверь оставил приоткрытой. На свет слетались ночные бабочки, кружили вокруг лампы. В дверной просвет я видел его широкую спину, видел, как он удалялся по тропинке, потом видел только неясные движения, перешедшие в неясные тени: мой дядя превратился в лесного Духа, поспешающего на тайную встречу с сильфидой, молодой женщиной, одиноко проживающей в доме на холме… Это она позаботилась о нем, наколдовала. Придала его голосу бодрость, шагам пружинистость и быстроту, движениям свободу и молодость…
Загипнотизированные светом, ночные бабочки бездумно вились вокруг лампочки и падали на стол полумертвыми с обожженными крыльями. Я закрыл дверь. Почувствовал, что страшно устал. Хотел одного: скорее лечь, отдаться во власть тьмы и причуд сна, в сумятицу сновидений. Я разложил на койке спальный мешок, разделся, задул лампочку и вполз в холодный нейлоновый кокон. Думал онанировать, заключить со всеми мир, расквитаться с глупыми подозрениями к тем, кого уважал, кто любил меня: к тете Линне и дяде Кристену, к маме и папе в городе; покончить с бесконечными загадками и фантазиями, которые нередко являлись выражением моей сверхчувственной натуры. Размышляя, заснул, но последнюю, мелькнувшую искоркой мысль бодрствующего сознания запомнил: хорошо бы завтра встретить всех прежними, какими они были раньше, а недоверие возместить доверием, искренностью.
3.
— Петер!
— …
— Петер!
Кто-то выкрикивал мое имя.
Я проснулся, вернее, чувствовал себя проснувшимся, потому что мог определить, что было еще очень рано. Я открыл глаза и увидел, что утренний рассвет был окрашен в нежные, зимне-розовые тона, что обрывки пыльной паутины свисали с бревен. В избушке сильно пахло смолой.
— Петер!
Кричали издалека, возможно со двора; не очень громко, но достаточно сильно, чтобы нарушить окружающую тишину и вырвать меня из пленения сна: я спал чутко и часто просыпался этой первой ночью, но… непонятно все равно:
— Петер!
Несколько громче, несколько нетерпеливей, но по голосу я еще не мог определить, кто бы это ни свет, ни заря звал меня в первое утро моего пребывания в собственном доме, в самом начале самостоятельной жизни… Я разорвал последние паутинки сна, спрыгнул с койки, оделся и выбежал.
У калитки стоял Йо. Йо Бергсхаген, сосед, товарищ по играм прошлых каникул, друг летних дней, проведенных в Фагерлюнде. Он был на два года моложе меня, и в последний раз моего пребывания здесь мы были с ним одинакового роста. Но теперь я перерос его, сразу было видно даже на приличном расстоянии. Он стоял ко мне спиной, держал руки в карманах и пристально смотрел на наш дом, переминался с ноги на ногу, явно собираясь еще раз кричать.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!