Царский сплетник и дочь тьмы - Виктор Баженов

— На этом костре, по идее, должен был бы гореть виновник всех этих безобразий — царский сплетник. Но подлый трус сбежал, почуяв, что запахло жареным, а потому гореть на нем придется опозорившей мой род Янке Вдовице!

— Кровинушку свою не пожалел, — ахнула какая-то баба из толпы.

— Я и святая инквизиция не делаем поблажек никому! — сурово сказал Гордон. — Свой не свой, родной не родной, раз спутался с темными силами, тебе одна дорога — на костер! Спутался с бандитами — на плаху!

— Но над ведьмой еще даже не было суда! — резонно возразил кто-то из толпы.

— Она ведьма, и мне этого достаточно! Вот если бы царский сплетник добровольно сдался…

— То что? — замерла толпа.

— Тогда я, пожалуй, и проявил бы снисхождение.

— Какое снисхождение? — не унимался народ.

— Отдал бы Янку Вдовицу на суд праведный святой инквизиции, — ляпнул Гордон.

Это он сделал напрасно. Думать надо, прежде чем такое говорить.

— Так суд-то царский, выходит, неправедный!

— Какой суд? Он же сам признался, что никакого суда не было!

— Да какая Янка Вдовица ведьма?

— Она дитев наших лечила.

— Стариков выхаживала!

— От горячки-лихоманки спасала!

— А как инквизиция определяет, ведьма девка или не ведьма?

Разволновавшийся епископ, видя недовольство толпы, кинулся спасать положение:

— Уважаемые великореченцы, у святой инквизиции есть очень надежный способ выявления ведьм, вы уж мне поверьте!

— Какой способ?

— Говори!

— Мы связываем подозреваемой в колдовстве деве руки за спиной, цепляем ей камень на шею, — начал растолковывать епископ, — и кидаем ее в омут.

— Зачем? — ахнул кто-то из толпы.

— Ну, это же очевидно! — пожал плечами Климент Четырнадцатый. — Если выплывет, значит, ведьма.

— А если не выплывет?

— Значит, не ведьма, — пояснил епископ. — Какой же все-таки бестолковый тебе народ попался, царь-батюшка, — посочувствовал он Гордону.

— А если твою рясу набить камнями, ты выплывешь, сволочь? — заволновалась толпа.

Гордон тоже заволновался, видя, что всеобщего «одобрямс» не получилось, и решил, что пора с этим кончать.

— Ведьму сюда!

Стрельцы расступились, и два монаха в черных капюшонах с прорезями для глаз вывели на площадь закованную в цепи Янку. Толпа ахнула, заволновалась, глядя жалостливыми глазами на одетую в длинную холщовую рубаху до пят простоволосую девицу.

— Изверги в сутанах, — простонал кто-то из толпы.

Изверги, не обращая внимания на недовольные возгласы, повели свою жертву к костру, на ходу шепотом сердито переругиваясь.

— Слышь, ты, придурок хвостатый, какого хрена мне на рясу наступаешь?

— А ты иди быстрее.

— Да ты по ходу тюремной баланды переел! Может, мне еще и на костер ее возвести? И поджечь до кучи?

— И подожжешь!

— Ах ты, морда усатая, да я тебе…

— А вот не фига эту дурочку слушать было! Сразу надо было хватать ее в охапку и тикать!

— Хозяйка знает, что делает! Мы ее слушаться должны!

— Во всем, кроме дел охранных, идиот!

— Еще раз идиотом обзовешь, я тебе хвост отгрызу.

— Да она ж пожертвовать собой решила, чтобы сплетник уйти успел, болван!

— Если вы сейчас не заткнетесь оба, — уголком губ прошептала Янка, — я вам потом лично что-нибудь лишнее ухватом отшибу.

Янка шла на смерть лютую с гордо поднятой головой, словно не на костер ее вели, а на трон царский возводили.

— Отшибет… — задумчиво тявкнул Жучок. — Значит, еще не все потеряно. У нее есть какой-то план.

— Если отшибет, то для тебя уже точно все будет потеряно.

— А для тебя?

— А я удеру. Ты же знаешь, как я по деревьям лазать умею…

— Горбатого могила исправит, — удрученно вздохнула Янка.

— Знаешь, я на ее план особо не рассчитываю, — честно признался Васька.

— А на что рассчитываешь? — спросил Жучок.

— На Левшу. У него удар с правой по пьяни…

— О чем это вы там шепчетесь? — насторожился Гордон, до тонкого слуха которого что-то донеслось.

— Пытаемся душу ее заблудшую спасти! — елейным голоском проблеял Жучок. — Молим Господа нашего о снисхождении.

— Молитвы у вас странные, не на латыни читанные.

— Почему не на латыни! — возмутился Васька, тормозя с Янкой и Жучком около еще не разожженного костра. — Вот, послушайте сами. Ин вино веритас…[2]— Молитв пушистый обормот не знал, а потому нес ахинею, нимало не озабочиваясь тем, что своей «молитвой» вогнал в шок епископа, и Климент Четырнадцатый начал нервно икать, а святые отцы рядом с ним зашевелили губами. Они честно пытались сообразить, что за псалом им выдает «собрат» по вере, лихорадочно копаясь в памяти.

— После вашей молитвы что-то выпить захотелось, — невольно почесал скипетром затылок Гордон, заставив съехать корону на лоб.

— За упокой души не выпить — святотатство! — тявкнул Жучок.

— Ладно, после казни помяну, — кивнул Гордон и покосился на Василису.

Царица молча сидела на троне, отрешенно глядя перед собой пустыми, ничего не выражающими глазами.

— А царица-матушка за племянницу-то свою переживает, — загомонил народ.

— Кому ж понравится кровинушку родную на костер отдавать.

— Видать, крепко с царем-батюшкой насчет племяшки поспорили.

— Ага. Всыпал он ей по первое число.

— Всю спину, видать, исполосовал. Даже спинки кресла коснуться боится.

— Точно, как пришитая сидит, словно аршин проглотила.

Гордон при этих словах самодовольно усмехнулся:

— Ну что ж, не будем затягивать процедуру. Пора нашей ведьме начинать душу спасать, ересь черную из нее очистительным огнем выжигать. На костер ее!

— Так еще же ничего не готово, ваше царское величество! — возмутился Жучок.

— Что не готово? — нахмурился царь.

— Воду еще не подвезли.

— Какую воду? — опешил Гордон.

— Обыкновенную, — мяукнул Васька, — из реки Великой взятую. Видите тучки грозовые на горизонте? Если шквал пройдет, огонь сразу на дома перекинется. Весь Великореченск сгорит. Оно вам это надо — погорельцами управлять?