Миссис Больфем - Гертруда Атертон

сопровождающую великие жертвы, внушенные идеальной любовью. Но отвернуться от жизни и сознательно идти в тюрьму, переменить собственное имя на номер и сделаться вещью только ради одного понятия о чести, влачить год за годом свою мертвую душу, презирая себя, как безумца, слишком старого и утомленного, чтобы утешаться воспоминанием о честно исполненном долге…

Он вдруг почувствовал такое отвращение к жизни и к этому плохо урегулированному продукту ее, который называется человеческой натурой, что со всей силой ударил по дереву, с которого на его голову посыпался целый снежный обвал. Если бы он все еще любил эту женщину и был способен с душевной восторженностью нести суровый и горький жребий! И если бы худшее было только в этом. Если бы он мог отвернуться от жизни, сожалея только о погубленной власти и славе. Он замедлил шаги и сдвинул шапку с одного уха, потом круто повернулся, и его лицо приняло обычное выражение, когда он пошел по направлению легкого треска, привлекшего его внимание. Он был у прогалины, которую Алиса Кромлей нарисовала в ее летнем убранстве – картинка теперь висела возле его кровати. Сегодня все было бело. Все нежные тени зелени и золота стерлись, и их заменили искрящиеся блики солнца. Ручей замерз. Но хотя Рош любил леса зимой и откликался на их белый зов так же чутко, как на ежегодное возрождение зеленой молодости и пышной зрелости, в этот момент ничто не трогало его.

Алиса Кромлей, как он и предполагал, стояла в маленькой лощинке. Ее лицо, среди ослепительной белизны снега и под низко надвинутой меховой шапочкой, более, чем всегда, напоминало старую слоновую кость. Оно казалось страдающим и нервным. Руки она держала в муфте. Также и Рош не вынул рук из карманов, хотя его решение не выдавать себя было бессознательно. В тот же миг его ум, победив желание убежать, подчеркнул, что даже в тяжелой, зимней одежде, с одной только темной розой, приколотой к меху, чтобы его оживить, она казалась привлекательной и нежной. Это вызвало ее образ в летние вечера, когда она была одета в легкие ткани, с просвечивающими тут и там узлами лент, подчеркивавшими странный, оливковый цвет ее глаз и волос.

– Я шла за вами, – сказала она.

– Правда?

– Когда я увидала, что вы проехали в дилижансе, я догадалась. Гифнинги пригласили меня с собой в клуб. Я попросила высадить меня недалеко от этой дорожки.

Он не ответил, продолжая пристально смотреть на нее и вспоминая другие картины – в студии, в ее зеленой комнате – изумляясь ее бесконечной изменчивости. Неизменными оставались только ее юная женственность и манящая молодость.

– Я, я хочу сказать, что решила, что должна поговорить с вами о некоторых вещах. Вы говорили, что зайдете сегодня на час-два в клуб, я надеялась уговорить вас идти к нам поужинать, но Джак Баттль сказал мне, что вы отказались от завтрака в клубе по телефону, и когда я увидела вас в автобусе и взглянула на ваше лицо – я догадалась.

– Да?

– Вы тяжело переживаете это.

– Что может это значить – вы здесь, и я очень рад.

– Правда? А вы ведь хотели избегать меня сегодня?

– Я решил никогда не видеть вас снова наедине.

– Догадываюсь, что это так. Я встретила Полли Коммек сегодня утром, и она сказала мне, что вчера вечером была в тюрьме, и миссис Больфем доверила ей под секретом, что окончательно решила выйти за вас замуж… что в день ее ареста вы сделали ей предложение и что, хотя вы честно не намекали на это ни разу с тех пор, повинуясь ее повелению, вчера она подумала, что должна избавить вас от неопределенности. Она наивно добавила, что сначала это нисколько не интересовало ее, но что с тех пор вы были так удивительно преданы ей… Она предполагает спокойно устроиться в Нью-Йорке, вместо того, чтобы уехать путешествовать – таким образом она будет совсем близко к вам, и вы повенчаетесь, как только дело будет забыто. Конечно, Полли не могла промолчать о такой интересной новости и, без сомнения, теперь ее знает весь город. Алиса говорила решительно, с едва заметной насмешкой, и голову держала гордо поднятой, но лицо стало более страдающим, и нежный румянец сбежал с ее губ.

– Да.

Он побледнел, как мел, но в его пристальном взгляде не было ни испуга, ни сарказма. Его губы были сжаты так плотно, что произнесенное слово было едва слышно.

– Я скажу всё, что мне необходимо сказать хотя бы потом вы никогда не захотели говорить со мной. Я чувствую, будто стою на вершине высокой скалы и с каждой стороны внизу отвесная пропасть – и не имеет значения, в которую из них я упаду. В этом есть какое-то удовлетворение. Но вы выслушаете меня.

– Нет ничего, что бы вы не могли мне сказать.

– И вы не убежите?

– О, нет, не убегу. Если могу, постараюсь никогда не видать вас больше, но теперь, пока вы тут, буду на вас смотреть и слушать звуки вашего голоса.

– И то, что я стану говорить. Вы ненавидите миссис Больфем. Она наскучила вам до-смерти. Вы в полной растерянности, так как теперь узнали, что она такое. Вы хотите жениться на ней только из жалости и потому, что слишком честны, чтобы бросить женщину, на которой, с этих пор, всегда будет лежать пятно, и потому еще, что у вас извращенное романтическое понятие относительно верности старому идеалу, хотя бы ошибочному, расцветшему, подобно крепкому, старомодному растению на бесплодной почве суеты, честолюбия и преданности своей профессии. Вы влюбились – или думали, то влюбились, что в общем одно и то же, после долгих лет сухого умственного труда и холостой жизни. И это было чудесным откровением и внутренней революцией и заставило вас безумно заинтересоваться самим собой, в первый раз в жизни. Вы были в экзальтации, несколько месяцев жили в ненормально приподнятом настроении, автоматически отмечая остальные впечатления, но сознавая их только наполовину. А теперь вы чувствуете, что за любовь, превратившуюся в разочарование и убитую правдой, вы приносите величайшую жертву, доступную мужчине.

Сначала он пристально смотрел в землю, потом резко поднял глаза, взгляд его стал удивленным, и краска залила лицо до самых волос.

– О, – воскликнул он, но больше не ответил ничем и снова опустил глаза.

– Женитесь ли вы на ней?

– Если она будет оправдана.

– А если нет? – ее голос оборвался. Она резко повернулась и закричала: – Я знаю, знаю. Полли сказала мне. Сэм говорит ей все. Он