Вдова Его Величества - Екатерина Лесина

— Ты совсем не боишься? — Джио стояла в дверях.

— Боюсь.

— Но не бежишь?

— Наверное, я устала бегать, — призналась Катарина.

Ей шел этот костюм. Черные штаны, столь узкие, что они не просто облегали ноги, но подчеркивали их невероятную худобу. Белая рубаха с жестким стоячим воротничком, дублет цвета темного золота с более темными рукавами, которые пристегивались к дублету черным шнуром. Поблескивали драгоценные камни, казавшиеся в полутьме чешуей.

— Сейчас, к слову, было бы самое время.

— Куда? Как ты думаешь, как скоро меня вернут на место?

— Скоро, — губы Джио растянулись в улыбке. — И я рада, что ты это понимаешь, девонька.

— Путь во дворец ведь закрыт?

— Верно.

— А… мой отец… он сохранил над тобой власть?

Легкий наклон головы.

— И если он прикажет, ты убьешь меня?

— Нет. Пожалуй, что нет. Наша кровь смешалась, а это многое дает. Люди изрядно недооценивают силу крови и то, сколь добровольно она отдана, — Джио стянула темные волосы в хвост. — Но и помочь тебе я вряд ли смогу.

— Спасибо, — Катарина тронула камни, что так и висели на кожаном шнурке. Она не слишком жаловала всякого рода браслеты, особенно после тех, железных, которые надевали на суд отнюдь не потому, что в них имелась нужда, но из желания угодить Его Величеству. Но к этим камням привыкла вот настолько, что вовсе их не замечала.

— Пожалуйста. И да, моя кровь не позволит этим тварям завладеть твоим маленьким, но весьма хорошеньким тельцем, — палец Джио уперся в лоб. — Полагаю, они уже пробовали. И разочаровались.

— И решили меня убить?

— С тобой здесь стало слишком людно, полагаю…

— А ты… — вспыхнула надежда. — Ты… не знаешь, кто из них?

Джио покачала головой.

— В моем истинном обличье я бы почуяло. А это… это как будто тебе обрубили руки и ноги, и засунули в темный деревянный ящик, в котором есть пара дырок, но этого не хватит, чтобы и вправду что-то разглядеть.

— Я… не знала.

Катарина ощутила острый укол совести. Ведь это отчасти из-за нее отец не отпустил Джио, когда та перестала быть ему нужна.

— Брось, лапонька. Твой отец из той породы людей, что и дохлую лошадь сумеют пристроить с немалой выгодой, — сказала она. — Я же пока еще жива. И постараюсь живой оставаться.

Ее губы растянулись сильнее и показались острые длинные зубы.

— Да и ты постарайся.

— Постараюсь.

Джио протянула руку.

— Ужин скоро.

И Катарина ее приняла.

Кайден метался по зале, которая еще недавно была огромна и пуста. Пустота осталась. Она жадно ловила звук его шагов, возвращая эхом. А вот стены, серые гладкие, слегка прикрытые лоскутками древних флагов, норовили его остановить.

Пять шагов.

Поворот. И снова пять. Призрак сам прыгает в руку, чтобы потечь, теряя свой обычный облик. Тварь, из него вышедшая, уродливая. Ее змеевидное тело толсто, а лапы тонки и кривоваты, ее шея — что ветка, на которой держится перезрелый плод головы. Поблескивает ожившей тьмой безглазая морда. И длинный язык, вывалившись из пасти, свисает едва ли не до пола. А по нему, одна за другой, стекают капли.

Призрак урчит.

И поворачивается к Дугласу, которого трогать запрещено, но ведь все течет, все меняется…

— Сидеть, — Кайден остановился в центре тренировочного зала и позволил себе выдохнуть. — Сидеть, тварь.

Его рука сжала невидимый поводок, и Призрак заурчал.

— Ты слишком беспокоен, — заметил Дуглас.

Он устроился под скрещенными булавами, принадлежавшими, если верить семейной легенде, вождю племени вандалов, который то ли был побежден, то ли женился на дочери славного рода Гленстонов, то ли сначала был побежден, а потом женился…

Призрак дрожал.

Он пробовал на прочность и нить поводка, привязавшего его к тому, в ком слишком много человеческой горячей крови, чтобы удержать, и самого Кайдена. И в ушах вскипели голоса всех заблудших душ, которые стенали, стонали, проклинали…

— Нет, — Кайден дернул рукой, и тварь опрокинулась на спину. Она попыталась встать, но Кайден не позволил. Теперь он испытывал удивительное чувство, одновременно и гнева, и радости, что есть на кого этот гнев выплеснуть. Носок сапога надавил на мягкое горло, и тьма поползла, а тварь заскулила, слабо заелозила ногами.

— Ты что вздумал? — поинтересовался Кайден, добавляя той своей силы, которую не любил выпускать. И явь задрожала, как-то слишком уж сильно, будто только и ждала предлога рассыпаться. — Бунтовать?

На той стороне призрачная гончая выглядела… логичней, что ли? Ее тело обрело должную гармонию, но и жути прибавилось.

А серая тропа сама легла под ноги.

И возникла на ней Тьма, которая была куда умнее Призрака. Она легла на тропу, и тонкий длинный хвост ее заелозил, а на хребте поднялись стеной шипы. Тьма ползла и оглядывалась, и звала за собой.

Если у Кайдена хватит смелости.

Если хватит глупости.

Доверится.

— Место, — выдохнул он, запирая границу, ибо воздух уже наполнился весьма характерным шелестом. Такой звук издают панцири мелких хищных тварей, чьи ноги быстры, а челюсти столь мощны, что нет ни плоти, ни металла, способного устоять пред ними.

Он открыл глаза и обернулся.

Призрак присмирел. Тьма… играла в обиду, но в игре этой чувствовалась нота фальши. Она, упрямая, так и не покорилась до конца. Впрочем, как и отцу.

И деду.

И кажется, лишь старуха, что мыла в водах Мертвой реки украденное золото, знала секрет, но не спешила им делиться, пусть и с единственным из внуков, которого по какой-то причине сочла годным, достойным беседы.

И некоторых умений.

— Так-то лучше, — Дуглас поднялся, едва не задев головой дубину. — И теперь, дорогой мой воспитанник, я вижу, что ты и вправду взрослеть начинаешь.

— Почему? — в горле пересохло.

А до кувшина с водой нужно было сделать пару шагов, но вдруг оказалось, что собственное тело Кайдена, в котором еще недавно клокотала сила, вдруг сделалось слабым. Он и руку-то с трудом поднимал. Но стиснув зубы, сделал шаг.

Это кровь человеческая.

Проклятый дар. Если бы он нашел способ избавиться. Он тогда и к Мертвым водам спустился, пытаясь отыскать этот самый способ. А потом просто понравилось вот так сидеть на берегу и смотреть на реку, которая не течет, но все одно меняется.

— Потому что раньше ты бы не понял, насколько все изменилось.