Дар берегини - Елизавета Дворецкая

Ставя на стол перед Свеном горшок с кашей, Ружана шепнула ему на ухо:

– Цветанка пропала! Пойдешь к хозяину – попроси ее повидать.

Свен быстро обернулся, но она уже отошла от него и направилась к двери.

Он не забыл этих слов. Обедать его позвали к Боголюбу, и, войдя, Свен оглядел избу.

– А где же дочь твоя красавица? – весело спросил он у князя, поздоровавшись с ним, с Горянью и тремя сыновьями. – Цветана? Вчера весь день на нее любовался. Коли помнишь наш уговор – ее возьму.

Заранее Свен не поверил бы, что Боголюб – этот внушительный, уверенный старец, – может замяться.

– М-м-м… нету дома девки, к коровам, что ли, пошла? – Князь бросил взгляд на Горянь, будто звал на помощь.

– Уж очень хочу повидать ее, пока не уехал, сердце горит! – наседал Свен, с радостью убеждаясь, что совет им получен верный.

И даже не то его радовало, что появилось средство прищучить Боголюба, сколько то, что это средство ему вручила Ружана.

– А то давай и обручение сладим, пока я здесь. Ведь скоро ехать. Помнишь, что я говорил тебе? Вчера ты потрудился, нынче отдыхай, а завтра в путь пора!

– Девы в роду нашем все хороши, худой ни одной нет! – строго вставила Горянь. – Какую дадим, такая тебе и будет!

Свен едва удержался, чтобы не засмеяться.

– Нет, матушка! Мне выбирать позволили. Я выбрал. А слова своего князья назад не берут!

Вечером, подавая гостям ужин, Ружана с челядинкой уже не таясь поведали новость: Цветана нашлась. Обнаружилась она в Туровичах, куда Денята, Хотенов сын, утром после купальской ночи привел ее как свою жену молодую. И там ей надлежало остаться, потому как нарушить древнейший закон брака по уговору у воды князь не мог – он сам первый хранитель дедовых обычаев. Ни для кого из малинских женщин не было тайной, что Цветане нравится долговязый Денята, в весенних кругах и на зимних павечерницах Цветана и Денята водились вместе уже второй год. Но Боголюб не жаждал отдать любимую младшую дочь в Туровичи, выбирал для нее долю получше, и она едва ли посмела бы нарушить родительскую волю и выйти замуж «убегом», не возникни угроза быть отданной за варяга… Сейчас о случившемся уже знали все, об этом говорила вся волость, и таить больше не было смысла.

Явившись к Боголюбу на ужин, Свен прикинулся оскорбленным. Он опять надел свой зеленый кафтан с отделкой узорного шелка и взял меч на плечевой перевязи – пусть вспомнят, что не шишок с болота к ним явился, а будущий князь киевский!

– Я-то было мнил, слажено наше дело, – холодно сказал он Боголюбу; хмурясь, он выглядеть поистине как грозный Перун. – А вы меня, видно, оскорбить хотите? Отрок, вчера порты надевший, у меня девку свел, на весь белый свет опозорил. Ну, что же, я без невесты не останусь. Сяду на стол киевский – со всех земель ко мне сваты понаедут! Хоть сам царь греческий за меня дочь отдаст!

Жениться на деве Греческого царства было почти то же, что на Заре-Заренице, но кое-какая справедливость в этой речи была. Если Свен сумеет занять отцовский стол без помощи Боголюба, то жена-древлянка ему будет не в версту.

– Прости нас, – Боголюб с трудом склонил пышноволосую голову. – Как змей-летун девку унес. Побей меня Перун, если я знал! Возьми другую!

Свен вместо ответа поджал губы и глядел оценивающе, словно прикидывая, а стоит ли ему дальше иметь дело с такими ненадежными людьми.

– Что я в Киеве скажу? Насмеялись надо мной древляне, посулили лучшую невесту… а теперь сулят другую… Как мне знать, что и ее летун не унесет? Давай сейчас, я ее с собой увезу.

– Э… – вырвалось у одного из старших сыновей Боголюба – это был отец подрастающих князевых внучек. – Куда сейчас… Так не водится у нас!

Боголюб поморщился. Честь была задета, и ее требовалось восстановить, но выдать варягу невесту прямо сейчас, ничего не получив взамен…

– Или как я сказал, – добавил Свен. – Поезжай со мной в Киев. Скажешь сам мужам киевским о нашем уговоре и перед нашим Перуном клятву принесешь. Тогда поверю. Тогда смогу отдать сестру за тебя. А то ведь понимаешь… и у нас змеи летучие водятся!

«Но только попробуй такой к Ельге подобраться, а ему голову скручу!» – мысленно продолжил Свен.

Впервые за два дня он вспомнил о сестре, и показалось, что он не видел ее целый год.

Боголюб помолчал, и у Свена замерло сердце. Но на лице его оставалось такое же ровное, слегка вызывающее выражение. Оно настолько прикипело к чертам сына князя и рабыни, вынужденного что ни день отстаивать свое достоинство, что сохранять его не стоило труда.

– Будь по сему! – вздохнув, Боголюб опустил ладони на колени. – Поеду в Киев. Чуры мне видоки днесь…

По избе пролетел вздох. Никто не помнил случая, чтобы кто-то из князей деревских покидал свою землю, но и случай был особый. Речь шла не о женитьбе молодого варяга на малинской невесте и даже не о женитьбе самого Боголюба на дочери Ельга киевского. За этими браками стояло объединение земли Полянской и земли Деревской, возвращение к древнему укладу, когда они были единым целым. Домочадцы Боголюба сознавали: на их глазах творится новое предание.

Свен тайком перевел дух. Он и Боголюб одинаково сильно жаждали возродить то предание, но конец его виделся им совсем по-разному. Пока он выиграл. Это немалая победа, хоть и не окончательная.

Но Свен с трудом мог сосредоточить мысли на этом. Сильнее всего его занимало другое. Если думать только о себе, то куда охотнее, чем Боголюба, он увез бы отсюда в Киев Ружану. Пока же ему достался только пучок цветов, что был в тот день у нее за очельем – велес-трава, нивянки и алые гвоздики.

За оконцем еще было светло, и Ельга никак не могла заснуть, хотя легла уже давно. В эти дни она плохо спала: мешали мысли о брате. Сохраняя веселый вид, она то и дело терзалась от страха: что если Свен гибнет, а она даже не знает об этом? И впереди ее ждет ужасная весть? Раньше она не задумывалась, дорог ли ей этот брат, даже когда он остался у нее единственным. Но в последнее время все изменилось: оказавшись, вдвоем с нею, опорой и защитой осиротевшей земли Русской, Свен стал ей дорог не менее, чем она сама себе. Он уехал к древлянам, и княжий двор опустел: прежде она и не замечала его отлучек, но теперь опасения сделали пустоту его отсутствия зияющей. Она заполонила весь двор и все постройки, и Ельга натыкалась на нее, куда бы ни пошла.

Если боги не на их стороне, она лишится не только брата, своего последнего кровного родича. В одиночку ей не отстоять наследия рода, памяти отца, даже своей воли… Что с ней будет, одержи верх древляне, Ельга не могла думать. И что будет со всей землей Полянской.

Когда от двери донесся стук, Ельга не сразу поверила, что он ей не мерещится. Стук повторился; вздрогнув, она приподнялась, но тут же проснулась Годоча и стала подниматься со своей лавки. Сев на лежанке, Ельга смотрела, как служанка бредет к двери.