Я был зятем Хрущева - Алексей Аджубей

Екатерина II отзывает из Парижа русскую колонию. Возвращается ли на родину Николай Грачев? Да и жив ли он к этому времени? Уже немолодой, а значит, вполне сложившийся человек берет в руки оружие. Здесь, во Франции, он отстаивает свои убеждения.

Этот странный документ о русском офицере во Франции конца XVIII века воскресил в памяти историю еще одного офицера.

Есть в маленьком французском городке Энен-Льетар, похожем на наши донбасские угольные городки, воинское кладбище. На белой плите надпись: лейтенант Красной Армии Василь Порик. Фашисты захватили его раненым в плен. Из концлагеря бежал. Долго блуждал по европейским дорогам, пока нашел пути в отряд маки, состоявший из шахтеров. Те спрятали его в старом выработанном забое, спасли от фашистов-ищеек. Василь Порик вскоре стал командиром отряда, выучил язык и отличался от них только тем, что носил форму лейтенанта Красной Армии, подтверждая этим верность присяге и Родине.

Фашисты схватили и расстреляли Порика в июле 1944 года в Аррасе. Позже боевые товарищи похоронили его в братской могиле. Только после войны имя его стало известно. Посмертно Порик был удостоен звания Героя Советского Союза. На могильной плите высечена Золотая Звезда, и ветераны, приходя сюда, отдают Василю воинские почести…

Советские люди сражались с фашистами в разных странах Европы. Только в землю Франции легли двадцать тысяч наших соотечественников, многие из которых, подобно Порику, были солдатами Освобождения. Этот политический термин не стал еще расхожим, однако они понимали значимость того, что делали. Здесь, во Франции, они сражались за свои дома и за Францию, как летчики полка «Нормандия – Неман», которых судьба привела на русские боевые аэродромы.

Все это живо в нашей памяти, важно, чтобы хранилось и в будущем. Чтобы передавались по цепочке имена, не забывались события, судьбы людей, высшие проявления человеческой доброты, храбрости, но и зла.

Там, где сражался и жил Василь Порик, я встретил многих его боевых товарищей – русских и украинцев, бежавших, как и их командир, из фашистского плена и воевавших в отрядах маки. Большинство из них стали шахтерами, они обзавелись семьями, но не «офранцузились» – все в их домах было на родной манер: еда, привычки, песни, а главное – слово, речь. Я спросил, отчего не вернулись домой, как только кончилась война? Молчание повисло в воздухе. Долгой была пауза, а потом кто-то сказал: «Мы очень хотели вернуться. Кому удалось добраться до дому, получили 25 лет за измену Родине…»

Те, кто сразу после окончания войны отправлял советских пленных, освобожденных Советской Армией, «для фильтрации», а затем многих в лагеря, проявляли не просто бессердечие. Вновь пошли в ход принципы 37-го: плен – измена Родине – сажай как можно больше, хоть один да виноват. Все это, конечно, сопровождалось разговорами о бдительности.

Многое должно было измениться и начало меняться в 50-е годы. Мир становился в ту пору более открытым. При всей разобщенности стран и народов мы начали ощущать важность того, что происходило не только в ближнем окружении, но и за линией нашего дома и собственных границ. Мировая политика выходила на всеобщее обозрение и на всеобщий суд. Мир обретал иной облик. Еще не вошли в повседневный обиход многие глобальные понятия, не так тревожно, как теперь, судили мы об экологических проблемах; нам казалось, что леса вечны, пашня плодородна, реки и моря не оскудевают рыбой, мы еще гордились удачливыми китобоями – они возвращались в Одессу под гром духовых оркестров.

Панический ужас перед всепроникающей радиацией еще не проник в людское сознание так, как в Хиросиме и Нагасаки. Советский Союз первый из ядерных держав добивался прекращения ядерных испытаний, но мы одновременно заявляли, что создали бомбу, от взрыва которой «вылетят стекла во многих домах земного шара». В то время как раз и обозначилось мнение академика Андрея Дмитриевича Сахарова на этот счет. Он был против испытаний бомбы.

Дурные примеры заразительны. Московские студенты научились бить стекла в домах иностранных посольств, причем делали это с не меньшей экспрессией, чем в тех заграничных столицах, где швыряли камни в окна советских посольств. Вскоре дипломатия выбитых стекол исчерпала себя. Мир проходил через кризисные сроки, проникаясь сознанием того, что земля едина и неделима. В то время тесно соседствовали добро и зло.

Сюжет первый. 18 января 1960 года.

Курилы. Шторм. Зафиксировано ЧП. От причальной стенки шквальный ветер ночью оторвал небольшую десантную баржу с четырьмя дежурными солдатами. Поиски результатов не дали. Шли неделя за неделей. Баржу посчитали пропавшей без вести.

Вечером 12 марта в редакцию «Известий» поступило сообщение американского агентства. Пилот самолета, базирующегося на авианосце «Кирсардж», во время патрулирования обнаружил в океане странное судно. Снизившись, разглядел четверых солдат в советской военной форме. «Кирсардж» изменил курс и направился к нашей барже.

Обзваниваю соответствующие учреждения, спрашиваю, нет ли дополнительных сведений. Но сведений нет вообще. Звонок из «Известий» привел в действие какие-то сложные механизмы. Получаю указание: «Материал не печатать, возможна провокация». Приходится ввязаться в телефонные переговоры с безликой толпой запретителей. Они отфутболивают меня от одного к другому, явно тянут время до конца рабочего дня. Собирается редколлегия, и мы решаем действовать. Если все пройдет хорошо, нас не прочь будут похлопать по плечу: «Молодцы, так держать!» – а при неудаче – как говорят газетчики, «проколе» – занесут непослушание в особую тетрадочку, своего рода дневник по поведению. Редактор, увы, должен всегда помнить о том, сколько у него скопилось «неудов».

Собственный корреспондент «Правды» в Америке, мой товарищ по «Комсомольской правде» Борис Стрельников, сообщает новые подробности. Прошу его собрать журналистов (корреспондент «Известий» в это время в Америке отсутствовал) и спешно отправиться в Лос-Анджелес встретить ребят.

Наконец, четверо парней на берегу. То, что они выдержали, и то, как вели себя, потрясло американцев. Сорок девять дней в океане! Штормовые ветры силой от 60 до 120 километров в час. Одна банка консервов и несколько буханок хлеба. Вода только дождевая. Съедены сапоги, ремни, меха гармоники. Парни потеряли по 15–16 килограммов веса, обросли бородами, солнце и ветер превратили их лица в маски.

Для Америки это еще одно подтверждение характера советского человека. «Известия» отводят мужественным ребятам целую полосу. Группа журналистов пишет документальную повесть. Министр обороны маршал Р. Я. Малиновский награждает солдат орденами Красной Звезды. Филипп Поплавский, Асхат Зиганшин, Анатолий Крючковский, Иван Федотов – многонациональный экипаж в «Известиях». У нас двойная радость: за парней и за газету.

Сюжет второй. 1 мая 1960 года.

Во время парада Хрущев нервничал. То и дело к нему на трибуне Мавзолея подходил военный, отзывал в сторону. После очередного доклада Хрущев сдернул с головы шляпу и, широко улыбаясь, взмахнул ею над головой. Настроение у него улучшилось.

Подробности происшествия в день Первомая станут достоянием широкой общественности во время майской сессии Верховного Совета СССР, но перед этим американской стороне будет официально заявлено, что над советской территорией сбит самолет-шпион, совершавший разведывательный полет. Правительство СССР расценит акцию как недружественную, направленную на подрыв мирного сотрудничества между двумя странами, возвращение в международную практику «холодной войны».