Доклад Юкио Мисимы императору - Ричард Аппигнанези

Гид показал мне следы на мраморной плите, оставленные богом Вишну, и объяснил, что Вишну является божественным плодом, рожденным от слияния Шивы и шакти, то есть духа и материи. Прародители поручили ему создать вселенную. Мы поднялись по широкой лестнице, расположенной севернее Джаласаи – одной из площадок, где проходит кремация, и вышли к большому водоему. С четырех сторон к воде спускались сужающиеся ступени. Это был Лотос Вишну, озеро, образованное водами подземной реки, которая берет свое начало с гималайского ледника Гомукха, что означает «Пасть коровы». Там находятся и истоки Ганга.

Согласно легенде, Вишну вырыл это озеро своим диском и просидел здесь, застыв как камень, в течение 500 000 лет, предаваясь тапасу, то есть соблюдая строгое воздержание. Энергия и жар тапаса были столь велики, что потекли воды и заполнили мировую пустоту. Вишну спал, покоясь, подобно лотосу, на поверхности этого океана, и из его пупка появилось Космическое Яйцо творения. Поэтому место погребальных костров Маникарника называют еще набхи, «пуп вселенной». Во время вызванного Вишну наводнения Шива поддерживал Каси своим трезубцем. И в тот момент, когда грянет вселенская катастрофа, мировой пожар и наводнение, Шива снова спасет Каси от гибели.

Я смотрел на озеро Вишну, чувствуя, как у меня кружится голова и звенит в ушах. Голос доктора Чэттерджи звучал приглушенно и как будто издалека, и мне казалось, что это Нацуко рассказывает древние синтоистские мифы о творении вселенной. Трезубец Шивы в моем сознании сливался с драгоценным копьем Идзанаки, выуживающего Бенарес из глубин первозданного океана.

– Шиву так восхитила преданность Вишну, – продолжал доктор Чэттерджи, – что он задрожал в экстазе, и из его уха выпала драгоценная серьга – маникарника. Она упала в озеро и тем самым дала название всей местности.

– Правда ли, что драгоценные камни первоначально были змеями? – спросил я.

– Откуда вы знаете? – Доктор Чэттерджи был явно удивлен моей осведомленностью. – Да, вы абсолютно правы. В глубокой древности, до появления индуизма, аборигены поклонялись нагам, или змеям. Они считались хранителями подземных сокровищ. Их имена часто начинаются с «мани», слова, обозначающего драгоценный камень. Точно так же начинаются и имена якши, демонов подземного мира.

– Все это мне хорошо знакомо, потому что в японской мифологии змей и драгоценности тоже объединяет нечто общее. Кроме того, и то, и другое неразрывно связано с луной, демоном потустороннего мира.

Я не стал рассказывать ему о Цуки, этой змее, познакомившей меня с миром луны.

Над озером возвышалась недавно побеленная стена с изображением волоокой жены Шивы. Ее фигура с осиной талией и пышной грудью напоминала песочные часы. Парвати призывно улыбалась мне.

– Неужели любой паломник может испытать сексуальное влечение к Каси? – спросил я.

Мне хотелось перебраться через чугунное заграждение и вместе с другими купальщиками окунуться в озеро. Доктор Чэттерджи, должно быть, догадался о моих намерениях и положил ладонь на мою руку, как будто предостерегая от необдуманных действий.

– Похоже, вы все яснее начинаете различать воплощенную реальность Каси, – заметил он.

– Возможно, на меня воздействуют радиоактивные примеси священных вод.

Последние слова я произнес нечленораздельно и испугался, что теряю контроль над собой. Еще немного – и я начну бредить. В глазах доктора Чэттерджи отразилась тревога.

– Говорят, Шиву опалил огонь вираха, неразделенной любви, когда он хотел соединиться с Каси. Ничто не могло унять пыл его страсти. Даже луна усохла и превратилась в полумесяц, когда он, словно кусок льда, приложил ее к своему пылающему лбу. Чтобы хоть немного облегчить свои страдания, Шива окунул голову в небесные воды Ганга. Охватившая его горячечная лихорадка была местью Камы, бога наслаждения, которого Шива сжег силой своей аскетической энергии. С тех пор Кама, лишенный телесной субстанции, был обречен лишь на духовное существование. И вот теперь Кама в свою очередь опалил Шиву.

Я присел на платформу у края водоема, стараясь прийти в себя. Но голова моя по-прежнему кружилась. Все мифы мира говорят об одном и том же. В их основе эротизм, тщеславие и обман.

– Вы нездоровы, сэр? Может быть, нам лучше вернуться в гостиницу?

– Нет-нет, прошу вас, продолжайте свой рассказ.

Я предложил доктору Чэттерджи присесть рядом со мной, и мы закурили.

– Вот сущность индуизма, – промолвил он, показывая на пепел своей сигареты. – Все возникает не по желанию, а вопреки ему. Источник всех явлений – всепожирающий огонь аскетической практики. Вселенную вызвала к жизни энергия сурового воздержания Вишну. Этот акт творения иногда называют также саморасчленением.

– У нас существует ритуал сеппуку, – перебил я его. – Вы слышали об этом? Сеппуку жители Запада порой ошибочно называют харакири.

Доктор Чэттерджи покачал головой:

– Самоубийство недопустимо. Назовите хотя бы одну религию, которая разрешала бы человеку лишать себя жизни.

– Наверное, нет такой религии. Даже синтоизм запрещает лишать себя жизни. Во всех культурах существует универсальное табу на кровопускание. Но почти все религии поощряют жертву, склоняют ее к смиренному согласию на уход из этого мира, к самозатуханию.

– В этом и заключается тайна религиозной веры. Принесение себя в жертву и самоубийство – разные вещи. Моя точка зрения состоит в следующем, сэр. Жертвенный труд аскета-отшельника, человека, отрекшегося от мира, в высшей степени созидателен. Он коренным образом отличается от труда землепашцев, рабов, «черного люда», как их называли в царской России. Реальность создается кровью и потом аскетической жертвы, а не кровью и потом крестьян, которые производят хлеб насущный и детей и тем самым увеличивают жизненное пространство. Но цель состоит в том, чтобы поддерживать контролируемый минимум жизненного пространства. Надо стремиться к минимуму пищи, минимуму секса, минимуму дыхания. Такова суть учения йоги.

– Вы говорите о стремлении к самозатуханию?

– Нет, о возможности достигнуть просветления, потому что этому больше ничего не будет препятствовать.

Пренебрежительное отношение доктора Чэттерджи к «черному люду» напомнило мне нежелание Сэй Сёнагон замечать крестьянок, сеявших рис. Стремление Нацуко притвориться слепой здесь, у священного озера Вишну, приобрело форму превосходства аскетизма над повседневностью.

– Вам лучше, сэр? – с улыбкой спросил доктор Чэттерджи. – Давайте продолжим экскурсию. Смею надеяться, что вы сделаете в своей записной книжке еще немало интересных пометок.

И мы отправились к расположенной рядом площадке для кремации. Здесь стоял заброшенный храм – ветхий, безобразный, почерневший от дыма погребальных костров. Место для кремаций имело площадки на двух уровнях. На более высокой террасе кремировали в сезон дождей и наводнений. Сейчас же костры пылали внизу. У самой воды стояли бамбуковые носилки с телами умерших. Их должны были предать огню после ритуала очищения – последнего омовения в Ганге. Зрелище не произвело на меня большого впечатления. Костры разжигались на платформе из грубого бетона, каким обычно заливают пол на скотобойнях.