Лжедмитрий I - Вячеслав Козляков

Главные обвинения Дмитрию — измена православию и попытка отдать Московское царство во власть иноземцев — не так очевидны, как кажется на первый взгляд. Лжедмитрия может скорее судить католическая церковь за политическое лицемерие в смене веры. Самозванец не сделал заметных шагов, чтобы исполнить свои обещания. Правда состоит в том, что Лжедмитрию, когда он достиг Москвы, постелили красную дорожку вокруг кремлевских храмов, что все иерархи Русской православной церкви благословили нового царя и венчали его в Успенском соборе с соблюдением литургических тонкостей, включая «помазание» на царство. Правда также состоит в том, что в канцеляриях нового царя немедленно выстроилась очередь из архиерейских и монастырских чиновников, подтверждавших по установленному порядку свои вотчины и льготы. И никому не было отказа…

Существовала ли опасность в поглощении православия католической церковью или в переподчинении паствы от московских патриархов римскому папе, если бы подобного захотел в будущем Лжедмитрий? Самозванец был убежден в «невежестве» греков, но при этом стремился навсегда утвердить чин поставленного ими московского патриарха. Готовился он и к крестовому походу в Константинополь, куда его подданные пошли бы только с православными знаменами и иконами. Само введение новой веры Лжедмитрий рисовал перед нунцием Рангони как соревнование и диспуты православных и католических иерархов. «Дмитрию хотелось в присутствии знатных московских людей созвать своих митрополитов и католических на диспут и за сим самому рассудить, что последние лучше понимают истину (как оно в действительности есть), и таким образом ловко заставить первых присоединиться к его мнению, как к лучшему»6. Как Лжедмитрий собирался убедить освященный собор и своего патриарха-грека в необходимости перемены веры, осталось тайной. Стоит ли вообще воспринимать всерьез присутствие двух монахов-иезуитов из свиты Дмитрия, к тому же запертых где-то вне пределов Москвы и ободряемых одними туманными обещаниями «императора» о содействии распространению римской веры? Политик Лжедмитрий все-таки был выше католика Лжедмитрия.

Русские люди времен Смуты, как ни странно, во многом были похожи на нас. Чего им хотелось? Ясного государственного порядка, нарушенного воцарением Бориса Годунова и особенно голодом, «межениной» начала века, благочестиво воспринятыми как наказание за собственные грехи и «за безумное молчание всего мира» перед грехами царей. Им, людям Московского государства, хотелось вернуть прежнюю жизнь. В ней не было того, что явилось в новой, годуновской стране — осуждения Романовых без вины, появления под Москвой разбойников, воюющих с полками дворянских сотен и убивающих высших сановников. Это только самые зримые признаки разливавшегося нестроения. Но главное, людям, как всегда, хотелось правды. И они соблазнились легким ответом, явлением на свет царевича Дмитрия, который олицетворял саму преемственность с понятным прошлым и грозил покончить с выборным царем Борисом Годуновым, отодвинувшим от царской власти Рюриковичей.

Но на лжи жизнь не построить, и история Лжедмитрия в очередной раз подтверждает это. Некоторые детали облика Дмитрия-правителя выдают присутствие в его жизни такой лжи. Современники совсем неспроста подчеркивали его стремление опередить всех в искусстве управления, дипломатии, войны и даже охоты. В неожиданных решениях Лжедмитрия, в особенной настойчивости в достижении целей угадывается желание уйти от неопределенности и скрыть свою тайну. Дмитрию всегда нужно было опережать тех тугодумов, которые с опаской посматривали на него, размышляя, «истинный» он царь или «неистинный». Человеку, уверенному в своей правоте, не нужны никакие жесты и доказательства того, что ему принадлежит по праву. Лжедмитрий должен был чем-то компенсировать свою неуверенность.

Еще одно выдает лжеца — он всегда делает то, что от него ждут. Попав в созданную им же самим систему координат ложной жизни, он и других должен подчинить установленным новым правилам, о которых окружающие могут и не догадываться. Чего все ждали от Лжедмитрия, когда он вошел в столицу? Доказательств его происхождения… И он, надо отдать должное, с большим умом предоставил их. Молебен в Архангельском соборе в Кремле у гробов «отца» Ивана Грозного и «брата» Федора был первым символическим жестом. Затем в государстве узнали про сыновью любовь Дмитрия к матери — доживавшей свои дни в дальнем пошехонском монастыре старице Марфе, бывшей царице Марии Нагой. Пожалованы были все родственники — Романовы, Нагие, ранее предусмотрительно устраненные царем Борисом Годуновым от какого бы то ни было влияния на дела русского трона. И вот уже старая «тема» о происхождении Дмитрия почти закрыта. Есть еще один штрих: помилован боярин князь Василий Шуйский, вопреки своей вечной осторожности высказавшийся об очевидной для него смерти царевича Дмитрия в Угличе в 1591 году. Кого было бояться сыну Ивана Грозного, если он сын Ивана Грозного, чтобы не расправиться с боярином, приговоренным к казни самой Боярской думой? Да, Лжедмитрий хотел, как он сам об этом говорил, следовать другому образцу — милостивого правителя, а не тирана для своих подданных. Но, оценивая последствия возможной громкой казни князя Василия Шуйского в начале своего царствования, не понял ли Дмитрий, что усмиренный враг лучше казненного за правду мученика, в которого немедленно бы превратили Шуйского?

История предусмотрела месть и для самых понимающих и умных современников царя Дмитрия Ивановича, всегда прекрасно видевших ложные основания претензий самозванца на власть, но никак этому не препятствовавших. Месть эта немедленно настигла бояр Голицыных, превратившихся если не в прямых цареубийц, то в соучастников расправы с царевичем Федором Годуновым и его матерью — вдовой царицей Марией Григорьевной. Царица Мария Годунова была дочерью опричного убийцы Малюты Скуратова и повторила судьбу многих жертв своего отца. Справедливое наказание? Но кто звал в судьи Лжедмитрия и его усердных клевретов?

Не менее злым оказался урок и для короля Сигизмунда III, а особенно для воеводы Юрия Мнишка и его семьи. Удивительно было уже то, что самозванец не забыл о своих обещаниях немедленно, после того как воссел на русский трон. Так причудливо, как может быть только у влюбленного человека, мысль о Марине Мнишек была встроена в грандиозные планы исторического переустройства Московской империи. Лжедмитрий, вспоминавший о себе как о сыне Креза, искренне равнявший себя с Александром Македонским, не прельщался тем немногим, что могла дать ему свадьба с Мариной Мнишек, когда его задача состояла в обладании миром. Но Марина ему все-таки была нужна. Ни одна московская боярышня не могла быть принята при дворе других государей, а Лжедмитрий вряд ли хотел навеки затвориться в Москве. Он хотел открыть границы для подданных других стран, собирался учредить академию на манер краковской. Продолжились бы и поездки молодых дворян на учебу в другие страны, начатые еще при Борисе Годунове…

Так что же, еще одна утерянная возможность, еще одна потенциальная «развилка» русской истории? Но за то время, которое самозванец находился на русском троне, он так и не сумел внятно указать направление, по которому надо было пойти Московскому государству. Вместо этого он оказался слишком занят самим собой.

Лжедмитрия иногда ставят даже в один ряд с Петром Великим: по размаху замысла и совпадению некоторых деталей императорского «проекта». «Птенцы гнезда Дмитриева» тоже не заставили себя ждать. Вспомним весьма достойных, в чем-то даже выдающихся людей, впервые приближенных к трону и пожалованных царем Дмитрием Ивановичем: князь Иван Хворостинин, мечник князь Михаил Скопин-Шуйский, стольник князь Дмитрий Пожарский. С такими приближенными действительно можно было добиться многого, но для этого надо было строить новую страну и быть, как Петр I, архитектором нового государства, а если надо, то и обычным подмастерьем на этом строительстве. Самозванец же остался сыном своего века. В лучшем случае он тоже иногда действовал собственным примером, а в худшем брался за привычный царям кнут. По свидетельству нунция Клавдия Рангони, «он сравнивал москвитян с конем, который подчиняется опытному седоку»7. Хорошо известно, что этот седок слетел и разбился насмерть, после него осталась только «вздыбленная» Русь, и все это не имеет ничего общего с образом Медного Всадника.