Абу Нувас - Бетси Шидфар

— Повелитель правоверных, не следует ли тебе рассеять грусть, навеянную печальной историей смерти Антары, остроумными стихами? Как раз такие приготовил тебе Ибн Хани, которого ты знаешь как Абу Нуваса.

Джафар и Фадл обменялись взглядами. Сосед Хасана прошептал строку из старинных стихов: «И будто сыплются искры от ударов мечей!» Харун внимательно оглядел соперников и сказал Джафару:

— Мы не утомились и охотно послушаем сейчас остроумные стихи Ибн Хани.

Не дожидаясь приглашения Фадла, Хасан вскочил и, держа свернутые листы в руке, вышел в передний ряд. Он очутился напротив Абу-ль-Атахии, который довольно громко произнес стих из Корана: «И посрамлены неверные» — и ободряюще подмигнул Хасану. Повернувшись к халифу, но не глядя на него, — смотреть в лицо повелителю правоверных считалось неприличным — Хасан начал читать свои стихи. Забывшись, он поднял глаза. Халиф улыбался, опустив руку на загривок гепарда, зажмурившего глаза от удовольствия. Улыбка Харуна ободрила его, и он стал читать свободнее, на ходу меняя стихи и вставляя новые строки, находя слова, которые казались ему более удачными.

Когда Хасан кончил читать стихи, Харун хлопнул в ладоши:

— Эй, кто-нибудь, подайте мне хорасанский серебряный кубок с жемчугом!

Потом, жестом подозвав Хасана, сказал ему:

— Открой рот!

Хасан оглядывался в замешательстве, не понимая, чего хочет от него халиф. Кто-то из телохранителей халифа нажал ему на плечо и он, зашатавшись, упал на колени.

Харун засмеялся и взял из рук евнуха серебряный кубок, доверху наполненный жемчугом.

— Открой рот! — зашипел слуга в ухо Хасану.

Тот, по-прежнему не понимая, чего от него хотят, машинально подчинился, а Харун стал сыпать ему в рот жемчуг из кубка. От неожиданности Хасан закрыл глаза, но тотчас же открыл их. Жемчужины с мягким шелестом высыпались из кубка, падали ему на язык, прилипали к небу. Он едва не проглотил несколько штук, но, сделав судорожное движение, удержался и стоял на коленях с открытым ртом, чувствуя всю смехотворность и унизительность своего положения.

Ему не было видно ничего, кроме белой холеной руки Харуна с черными волосками на пальцах, края желтого атласного рукава и серебряного полумесяца. «Наверное, это край кубка», — в полузабытьи подумал он. Харун все сыпал жемчуг, а Хасана нестерпимо затошнило. Он сдерживался последним усилием, чувствуя, как с углов губ стекает слюна, и когда, наконец, рука в желтом рукаве исчезла, быстро наклонил голову и, прикрыв рот полой, выплюнул жемчужины, выталкивая их языком в мягкую ткань, которую собрал мешочком. Скользкие жемчужины скатывались легко, только несколько остались на языке, но Хасан, проведя языком по краю зубов, избавился и от них.

Быстро вытерев губы одеждой, он отнял ее от лица и поднял налитые кровью глаза на Харуна. Тот смеялся, откинувшись на спинку сиденья. Повелитель правоверных опять вытирал глаза тем же платком, но на этот раз Харун плакал от смеха.

Хасан огляделся, думая, что все присутствующие тоже потешаются над ним. Но кругом было тихо. Он уловил только несколько завистливых взглядов, а Абу-ль-Атахия тоже благожелательно улыбался. Значит, в том, что его едва не задушили, нужно видеть особую милость халифа.

Фадл кивнул Хасану, и он с трудом встал. Подбежавший невольник поднес шелковый мешочек-кошелек. Хасан пересыпал в него жемчуг, слуга стянул шнурки и с глубоким поклоном вручил ему дар повелителя правоверных. По знаку халифа ему поставили невысокое сиденье слева от Харуна.

— Ты утешил нас, Абу Али, — благосклонно сказал Харун, отсмеявшись, — а теперь мы хотим послушать еще какие-нибудь твои стихи. Опиши нам что-нибудь из того, что видишь здесь, по-своему желанию.

Хасан еще раз огляделся, на этот раз спокойнее и внимательнее. Описать цветочный узор на коврах или роспись стен? Описать роскошное сиденье халифа, из точеного черного дерева, с врезанными завитками из рыбьего зуба? В это время один из гепардов открыл яркие, изумрудно-янтарные глаза и зевнул, высунув тонкий розовый язык, изогнутый, как лепесток розовой лилии.

— Я опишу этого гепарда, повелитель правоверных, — быстро сказал Хасан. — А начну так, как начинал царь поэтов Имруулькайс:

Я выеду, когда ночь заткана черным покрывалом туч,

Когда утро робко остановилось во мраке, не находя пути,

И трепещет от страха, как тонкое светлое острие меча.

Я выеду с широкоротым, быстрым в беге гепардом.

Он неутомим, с черными крапинками на боках,

Крепконогий, подобный стреле и льву, хоть со шкурой леопарда.

Гепард внимательно смотрел на Хасана, вытянув длинные крепкие лапы, и Хасан представлял его распластавшимся в беге в погоне за степными антилопами. В словах и образах не было недостатка, и это было утешением и легкой работой после составления мадха. Когда Хасан кончил, Харун одобрительно кивнул и сказал Фадлу:

— Мы сделали его нашим собеседником, он достоин того, чтобы развлекать нас и развеивать грустные мысли.

Хасан очнулся от нахлынувших воспоминаний. Казалось, все это было уже давно. Теперь его трудно чем-нибудь удивить, и все же он часто поражался, видя как быстро веселье сменяется у Харуна безудержными вспышками гнева или приступами черной тоски, от которой его лучше всего избавляли стихи Абу-ль-Атахии. Халиф громко рыдал, слушая, как тот своим мягким голосом говорит о безнадежной покорности воле Аллаха, и тут же приказывая подать вино, звал певиц и танцовщиц, а потом удалялся во внутренние покои той, которая в тот день привлекала его внимание.

Однажды, когда Хасан остался наедине с Фадлом, он осторожно спросил, почему у Харуна так часто меняется настроение. Фадл, оглядевшись, нет ли кого-нибудь за шелковыми занавесями, неохотно сказал: «Он провел молодость в постоянном страхе, да и теперь не избавился от него. Говорят, что он не раз хотел отказаться от престола, но Хубейда, его жена, не позволила ему сделать этого, уж не говоря о Хайзуран. Но здесь не место говорить о таких вещах. Будь осторожен, и с тобой ничего дурного не случится»

Сейчас Харун был весел.

— Клянусь жизнью, мы хорошо проучили этого надутого спесью глупца! — говорил он шуту. — Он думает, что у себя, в горах Дейлема, находится в безопасности среди своих сторонников-невежественных горцев, которые не могут сказать «хлеб» по-арабски. Но наша десница длинна, как сказал Зухейр:

«Его десница обладает великой силой и не коротка».

Мы достанем его, где бы он ни укрылся!

— Забудь о нем, повелитель правоверных, не давай грусти и гневу проникнуть тебе в жилы! — сказал Фадл.

Неожиданно халиф обратился к Хасану:

— Ты молчишь и думаешь о чем-то! Не о том ли, что мы несправедливо поступили с Яхьей?

— Да сохранит Аллах повелителя правоверных, я думаю о том, как можно продолжить стихи Зухейра.

— Попробуй продолжить их, — оживился Харун, — мы любим эту игру!