Приключения Весли Джексона - Уильям Сароян

Я пошел и получил свой выигрыш, а потом поставил все целиком на следующий номер по списку «жучка»; эту лошадь звали «Сын войны». Как я мог не поставить на лошадку с таким именем, если Джиль в то время носила под сердцем нашего сына войны? Разницу, правда, давали не такую высокую, как за Демобилизованного, но тоже все-таки неплохую: четыре против одного. Я сказал Джиль, что, если Сын войны выиграет, мы больше сегодня ставить не будем, а пойдем куда-нибудь на берег Темзы, полежим на травке, вздремнем и позавтракаем. Вскоре лошадки пошли галопом к старту, и начался новый забег. Это было почти невероятно, но Сын войны совсем легко пришел первым, оставив всех далеко позади, и даже не запыхался. Я так обрадовался, что тут же обнял Джиль на глазах у всего Виндзора. Когда результаты были объявлены, я получил свой выигрыш – восемьдесят четыре фунта, что составляло приблизительно триста тридцать шесть долларов на американские деньги.

Я вложил деньги в руку Джиль.

– Это тебе.

Я знал, что она на днях собирается съездить к своей матушке и отвезти ей денег, и я это одобрял.

Направляясь к выходу, мы прошли мимо «жучка», у которого я купил его список за полкроны. Он был вне себя от гордости: уже двое из его фаворитов пришли первыми. Я почувствовал симпатию к этому человеку, который так удачно предсказал победителей и принес мне такой крупный выигрыш, а ведь ничто не делает влюбленного таким счастливым и еще более влюбленным, как удача. Я сохранил его листок и на следующий день просмотрел в газете общие результаты скачек. Как же я был огорчен, когда увидел, что остальные три лошади, которых он выбрал, даже не вошли в число победителей! Но зато я обрадовался, что ничего на них не поставил.

Мы с Джиль нашли славное местечко для привала на берегу Темзы. Трава была свежая, чистая и такая зеленая, какая бывает только в Англии. Повсюду росли полевые цветы, они кивали и улыбались друг другу; пчелы жужжали свои любимые песни; бабочки беззаботно порхали кругом; кузнечики и всякие букашки прыгали во все стороны. И, черт возьми, какие это были чудесные минуты, ибо среди всей этой зелени, на берегу Темзы, близ Виндзора, в стороне от ипподрома, моя красавица, моя милая Джиль была самым прекрасным цветком во всем мироздании. Я кивнул цветам в ответ и поблагодарил их так, как благодарят Бога, за то, что я очутился вот здесь, в Англии, в тех местах, где гуляли когда-то короли и королевы, на берегу ленивой старой Темзы, вдвоем со своей милой англичаночкой. После того как мы выспались на Виндзорском лугу, проснулись, нацеловались, позабавились, наблюдая изменчивые очертания облаков, мы съели свой завтрак. Потом Джиль скинула туфли и чулки и стала бегать по траве и плясать босиком, – о Джиль, как я люблю твои благословенные ножки! Я погнался за ней и поймал ее, поднял на руки, потом опустил на зеленую траву Англии и стал целовать ее ножки за то, что они такие проворные, забавные и серьезные. Я расцеловал все пальчики на обеих ее ногах, ступни, и ямки, и лодыжки, а она, дурачась, облобызала мои солдатские башмаки, и я хохотал, и цветы перемигивались и смеялись, позабыв об этой злосчастной войне. Потом Джиль вырвалась и опять убежала, а я погнался за ней, поймал и принес обратно. Куда только девалась та девушка, которую я встретил на площади Пиккадилли? Ничто больше не напоминало в Джиль ту несчастную, растерявшуюся девчонку.

Мы вернулись в Виндзор, побродили по городу, поднялись на холм к замку, потом спустились к реке посмотреть, как парни и девушки катаются на лодках. Потом сели на поезд и поехали домой. И до чего же хороша была Англия! Такая милая и приветливая. Луга самые зеленые в мире; деревья, кусты с их свежей листвой так нежно ласкали глаз, – а все потому, что Джиль, Джиль Английская была моей королевой и я сам был король этого дивного мира.

Итак, мы с Джиль переехали на новую квартиру, а Джо, Виктор и писатель продолжали жить все вместе на Пэл-Мэл. Писатель все больше читал; а кроме того, ему приходилось бывать на всяких «говорильнях», как он называл банкеты и совещания (иногда и я был вынужден его сопровождать, хотя всякий раз старался отделаться, так мне все это надоело). Поэтому получалось так, что Виктор и Джо много времени проводили вдвоем. Я был этому рад, так как я дал слово матери Виктора, что буду за ним приглядывать, и намеревался свое слово сдержать. Но я не знал тогда, что найду свою девушку и женюсь, заживу своим домом в Лондоне и буду ждать рождения сына. Этого я не знал – и вот теперь нарушил свое обещание. Но оказалось, что Джо Фоксхол куда лучший товарищ Виктору Тоска, чем я, и поэтому я не очень страдал оттого, что не сдержал своего слова. Джо Фоксхол умел и развлечь и посмешить, а мне это как раз не очень-то хорошо удавалось, и, таким образом, хотя он и не давал никаких обещаний, Джо не только приглядывал за Виктором, но и заставлял его смеяться, что хорошо и в мирное и в военное время.

Все наши знакомые из переправленных в Англию (за исключением Виктора и писателя) постарались найти себе подружек, с которыми они могли бы проводить время, пока не начнется вторжение, и вот Джо Фоксхол тоже обзавелся подружкой.

Как-то поздно вечером зашли мы с писателем в Польский клуб выпить по стаканчику. Мы побывали только что на очень важной «говорильне», от которой нас и тошнило – стыдно было за Америку.

Мы выпивали у стойки, когда из задней комнаты неожиданно явился Джо Фоксхол.

– Как я рад, что вы оба здесь, – сказал он, – я хочу вас представить одной даме, с которой познакомился сегодня в Грин-парке.

Он уже успел приложиться, и настроение у него было приподнятое, но, кажется, он не слишком радовался своей находке.

– Знаете, – сказал он, – обожаю девушек, которые все время так и трясутся от возбуждения. Ей-богу, я такую нашел. Пойдемте, я вас познакомлю.

Мы проследовали за Джо в заднюю комнату, куда допускались только избранные. Поскольку клуб назывался Польским, можно было подумать, что эта комната предназначалась только для поляков; но нет – она была только для американцев, да и то далеко не для всех. А поляки совсем перестали ходить в этот клуб, с тех пор как там стали появляться американцы.

Так вот, в этой задней комнате за столиком в углу сидела какая-то совершенно неправдоподобная женщина – воплощенный секс! Она дрожала с головы до ног, точь-в-точь как говорил Джо. Ее лицо расплылось в какое-то пестрое пятно. Джо нас предупредил, и мы с писателем не слишком удивились, увидев ее, но я никогда не забуду, какая она была пышная, горячая, сочная и трепещущая. Разговаривала она вполне нормально, но в этом не было большой надобности – она могла обойтись и без слов. Голос у нее тоже все время дрожал. Я даже рассердился на Джо за то, что он держит ее в таком напряжении. И только позже я от него узнал, что она всегда такая, в любой час дня и ночи, безразлично, где бы она ни находилась, кто бы ни оказался поблизости и как бы неуместно это ни было. Такая уж она была от природы.

Рядом с ней сидел Виктор Тоска. Но, черт возьми, он держался великолепно, и казалось, он даже не подозревает, что эта женщина дрожит от возбуждения. Он беседовал с ней, как джентльмен беседует с изящной и спокойной светской дамой, – с ней так приятно поболтать, с ней чувствуешь себя легко и непринужденно.