Лавка чудес - Жоржи Амаду

В зале танцевало не менее дюжины ориша в богатых одеждах. В середине круга – Шанго на могучем коне, которого изображал Фелипе Верзила. Танец был – загляденье. Шанго Фелипе Верзилы слыл одним из лучших во всей округе. Огаи-распорядитель Мануэл де Прашедес, ответственный за порядок в зале и прием гостей, заслышав грубую брань и взрывы хохота подходивших paтоборцев, сразу понял, что нагрянула банда громил. Закариас да Гомейя, явив собравшимся свое жуткое лицо, изрытое оспой, безносое и безбровое, крикнул с порога:

– Теперь плясать будет Закариас да Гомейя; он вам исполнит танец волшебной дубинки.

Самуэл Коралловая Змея, покачиваясь от выпитой кашасы, сунулся в дверь. Мануэл де Прашедес, помня о своих обязанностях, потребовал уважения к святому. «Катись ты к чертовой матери!» – ответил Самуэл и хотел войти. Мануэл де Прашедес одной оплеухой отбросил полицейского агента на руки его безносому приятелю, завладев при этом дубинкой. В руках грузчика она стала грозным оружием, завертелась вихрем. Тут и началась свалка.

Мирные люди и веселые ориша, собравшиеся на праздник, поняли, что им хотят помешать, что им угрожают. Мужчины из тех, кто посмелее, пришли на подмогу Мануэлу де Прашедесу. Об этой потасовке до сих пор ходят легенды: Шанго поражал полицейских агентов незримыми затрещинами, гигант Прашедес разросся до таких размеров, что походил на Ошосси, и его дубинка повергала бандитов наземь, словно копье Георгия Победоносца. Сбитый с ног Закариас да Гомейя вытащил револьвер, хлопнул первый выстрел.

Из плеча Фелипе Верзилы, коня Шанго, потекла кровь, но он не струсил и продолжал танцевать. По примеру Закариаса да Гомейи остальные крестоносцы тоже взялись за оружие. Только пули помогли им войти в барак.

В опустевшем зале остались лишь окровавленный конь с Шанго, продолжавший танец, да Мануэл де Прашедес, крутивший дубинку на просторе. Агенты сгрудились и пошли на Мануэла скопом: отведем этого сукина сына в участок, а там уж он свое получит сполна. Героев возглавлял мстительный кабра[62] Коралловая Змея: «В полиции я с него шкуру спущу, он у меня потеряет охоту к драке и к макумбе, я тебя, подлюга, буду колошматить до тех пор, пока ты не станешь вот такусеньким, пока из великана не превратишься в карлика». Сделав неимоверный прыжок – не иначе Шанго сотворил это чудо, – Мануэл де Прашедес выскочил в окно. Перед тем успел, однако, ткнуть Самуэла Коралловая Змея в лицо и лишить его трех зубов, один из которых, с золотой коронкой, был предметом гордости полицейского агента.

Шанго верхом на коне нырнул в кусты, плясал танец хлыста. Громилы бросились в погоню. Ну как поймают Фелипе Верзилу вместе с его Шанго! Ну как схватят Мануэла де Прашедеса, вот будет здорово. Молчат темные кусты, только совы ухают.

Разрушение предметов культа не смирило ярости крестоносцев, их священной ненависти. Этого им было мало. Подожгли барак, и пламя пожрало террейро Сабажи. В назидание.

Много лет шла священная война, крестовый поход во имя цивилизации в царствование Педрито Толстяка, полицейского комиссара – денди, бакалавра права, читавшего книги и вооруженного теориями, насилие творилось ежедневно, жаловаться было некому. Доктор Педрито взял на себя миссию – покончить с самбой, колдовским шабашем, с черномазыми. «Я очищу город Баию».

Через несколько дней Мануэл де Прашедес, выйдя после обеда из своего дома в переулке Баронесс, получил в спину всю обойму из револьвера Самуэла Коралловая Змея. Одну за другой шесть пуль. Упал ничком, не успев и охнуть.

Убийца пояснил сбежавшимся отовсюду людям:

– Не будет задираться. Ну-ка, дайте пройти.

Но ему не дали пройти. Его окружили, послышались призывы воздать убийце по заслугам, возмущение было так велико, что самодовольство победоносного матадора сменилось смертельным страхом. А вдруг они возьмут да убьют его прямо здесь, на улице! Бросив оружие, он стал на колени, запросил пощады. Пришли полицейские, раздвинули толпу, увели задержанного. Некоторые из свидетелей пошли с ними в Управление полиции. Преступник и орудие убийства были переданы блюстителям закона, после чего свидетелей выпроводили. Один из них, администратор кинотеатра на Байша-дос-Сапатейрос, заявил комиссару:

– Он был взят на месте преступления, когда совершил убийство.

– Мы разберемся, будьте покойны.

В тот же вечер, около шести, агент вспомогательной полицейской службы Самуэл Коралловая Змея, убийца, взятый с поличным на месте преступления и отведенный в полицию, дабы его предали суду, прошел со смехом и бранью в компании Закариаса да Гомейи, Зе Широкая Душа, Иносенсио Семь Смертей, Рикардо Огарка и Мирандолино по переулку Баронесс мимо дома, где друзья и знакомые совершали бдение у тела Мануэла де Прашедеса.

Комиссар Педрито Толстяк спросил только:

– Как это случилось?

– Этот макумбейро накинулся на меня на улице, сеньор начальник, поминал вашу мать худыми словами и все к моему лицу тянулся своими ручищами. Ну я в него и выстрелил, не терпеть же побои от колдуна.

«Война есть война», – сказал себе помощник начальника полиции. Компания агентов прошлась туда и обратно по переулку, завернула в какой-то кабачок, там агенты выпили и не заплатили. Война есть война, солдату на священной войне положена награда.

Скованную ревматизмом Забелу мучили приступы боли и возмущения:

– Тадеу – образованный юноша, а эти Гомесы – неотесанная деревенщина, бандиты из ceртана. Почему они ему отказали? Потому что они богаты?

– Потому что они белые.

– Белые? Да разве в Баие кто-нибудь может всерьез утверждать, что он белый? Не смешите меня, местре Аршанжо, мне больно смеяться. Сколько раз я вам говорила, что белый в Баие – как сахар на энженьо: всегда с примесью. И в Реконкаво то же самое, a уж про сертан и говорить нечего. Эти Гомесы не заслуживают такого зятя, как Тадеу. Если бы это была не Лу, милая девочка, она навещает меня, мы с ней болтаем часами… Если бы не она, то я бы посоветовала Тадеу поискать семью получше. Гомесы, по правде говоря… Я их прекрасно знаю, бабка нашей Лу, mon cher[63], старая Эуфразия, что теперь не вылезает из церкви, в свое время маху не давала…

Педро Аршанжо не скрывал огорчения:

– Все они одним миром мазаны. У них что на уме, то и на языке: мол, негру да мулату место – в сензале или в каморке для прислуги. Другие на словах – либералы, толкуют о равноправии и прочая и прочая, но куда только все девается, едва речь зайдет о свадьбе? Уж как сердечно и радушно принимали Тадеу в их доме! Пока был студентом, он каждый день к ним ходил. Обедал, ужинал, ночевал в комнате своего однокашника, его считали чуть ли не сыном. Но вот он заговорил о женитьбе – и все пошло по-другому. Скажите откровенно, Забела, если бы у вас была дочь, вы отдали бы ее за негра, за мулата? Только правду.