Дипломатия греха - Дмитрий Леонтьев

— Ты даже не связал его!

— Так кто из нас оказался в дураках? — улыбнулся Худенко. — Теперь продолжим по старому сценарию. Только ускорим его, учитывая прошлые ошибки.

— Он же и вас всех… — начал, было, иерей, прижимая к себе перепуганную девочку. — Вы не понимаете…

— Поздно, — сказал Худенко. — Сейчас. Я… И осекся, глядя на меня широко открытыми глазами. Тяжело вздохнув, я бросил чеку от гранаты к его ногам. Устал я от столь резких перемен обстановки, пояснил я. По-хорошему с тобой не договориться. Что ж… когда иссякают последние доводы, начинают говорить пушки. Так кажется. Последний довод королей.

Худенко молчал, заворожено глядя на гранату.

— Отошли от двери! — зло скомандовал я. Быстро!

Белобрысый нехотя сделал несколько шагов и встал рядом с Худенко.

— Уходите! — бросил я Разумовскому. — Бегите отсюда!

Иерей подхватил девочку и, не дожидаясь повторения приглашения, Скрылся за дверью.

— По-моему, ты блефуешь, — сказал Худенко и, словно убеждая сам себя, стал медленно поднимать пистолет.

С размаху я опустил кулак с зажатой в нем «лимонкой» на его череп. Выронив оружие, он обхватил голову руками и, согнувшись пополам, зашипел от боли.

— Не Разумовский, конечно, — пожурил я себя, — но в целом неплохо. Кто еще думает, что я шучу?

Все молчали. Пользуясь их временным оцепенением, пятясь задом, я выскочил в туннель и, захлопнув за собой дверь, на ощупь отыскал в наступившей темноте массивный засов, одним ударом загнал его в паз, запирая дверь.

— Ты здесь? — раздался из темноты голос Разумовского.

— А теперь, батюшка, давай галопом отсюда. Дверь не такая прочная, как кажется.

И действительно среди доносившихся до нас ударов отчетливо слышался сухой треск дерева. С девочкой на руках Разумовский бежал впереди, я прикрывал отступление, если так можно назвать мое бегство. Туннель был явно маловат для могучих плеч иерея. Рыча от напряжения, он упрямо пробирался вперед, и лишь когда проход стал для него слишком узок, опустил Наташу на землю и подтолкнул вперед:

— Давай, малыш, беги на свет и жди нас там. — Он повернулся ко мне: — Ты первый, Коля. Та нора была куда больше этой. Я могу застрять. Сам видишь: здесь с трудом пролезаешь ты, что уж говорить обо мне… Давай, если что, я смогу задержать их на некоторое время.

Я прислушался: дверь ещё держалась.

— У нас есть время для одной попытки, — сказал я. — Попытаться-то можно? Я пойду только после тебя. В крайнем случае, воспользуемся методом Винни-Пуха: будем ждать, пока ты не похудеешь.

— Не время для шуток! Иди вперёд!

— Для хорошей шутки всегда есть время. Как хочешь, но пролезь. Выдохни, втяни щеки, пользуйся йогой, но первым пойдешь ты.

Ворча, Разумовский опустился на четвереньки и пополз в узкую щель.

— Давай, давай, — подзадоривая его, я то и дело оглядывался. — Дальше проход расширяется. Ты здесь как пробка, жаль, штопора, или шила нет, ты бы у меня мигом проскочил… Проклятье!

— Что случилось? — голос иерея звучал глухо, он все еще ворочался в узком проходе, пытаясь ползти вперед.

— Гранату я выронил… В темноте не могу найти.

Иерей охнул и одним отчаянным рывком преодолел узкий участок. Встав на четвереньки, я последовал за ним. Вдали показался свет, и минутой позже мы выбрались под слепящие лучи солнца. Жмурясь и чихая, Разумовский вновь подхватил терпеливо ожидавшую нас девочку на руки и торопливо отбежал в сторону.

— Почему она не взрывается?

В изнеможении я прислонился спиной к стене и сполз на землю.

— Кто? — уточнил я.

— Граната, которую ты выронил.

— А-а… так она и не взорвется. Вот она, — я поставил гранату рядом с собой на землю. — В ней взрыватель отсутствует. Муляж. «Рубашка» настоящая, кольцо — тоже, а вот трубка — кусок согнутого алюминия.

— И ты блефовал, рискуя нашими жизнями?! — У Разумовского не было сил даже на брань. Обвинение прозвучало скорее жалобно.

Трясущимися руками я вытащил из кармана измятую пачку сигарет, отыскал среди сломанных одну целую и, сунув ее в рот, кивнул:

— В пистолете, кстати, тоже не было патронов.

— Впервые за все время я почти жалею, что связался с тобой. Ты в порядке, Наташа?

— Да, только холодно очень. И кушать хочется. Я знала, что вы придете за мной, но все равно было страшно.

И она обхватила иерея ручонками за шею.

— Уходим, — сказал он мне. — Надо срочно сообщить в милицию.

Я был занят тем, что пытался зажечь спичку о размокший коробок. Наконец мои попытки увенчались успехом, и я с удовольствием затянулся. Отбросил спичку в сторону и выпустил облако едкого и горького дыма.

— Надо… Только что мы им скажем? Доказательств у нас нет. А деньги позволят им нанять хорошего адвоката и разнести это дело в куски. Тем более что они успеют исчезнуть отсюда еще до того, как мы доберемся до телефона. Я тоже ненавижу шантажистов и убийц, но в этом случае…

— Осторожно! — крикнул иерей. — Смотри, что ты наделал!

Скосив глаза в указанном им направлении, я заметил, что брошенная мной спичка упала на сухую траву, прикрывавшую бикфордов шнур, по-прежнему лежащий у входа, и подожгла ее. Веселые язычки пламени уже вовсю плясали вдоль шнура.

— Шнур! Шнур! — крикнул иерей.

— Действительно шнур, — удивился я. — Эка незадача! Какой я неловкий… Сейчас попытаюсь…

Пока я с трудом, превозмогая ломоту в суставах, поднимался на ноги, быстрый огонек, чуть шипя, пробежал по всей длине шнура и скрылся в пещере. Я заглянул в темноту туннеля.

— А ведь не догнать, — огорчился я. — Целый день сегодня не везет, а, батюшка?

Насупившийся иерей, молча, смотрел на меня.

— Что такое? — невинно поинтересовался я.

— Я думал, что ты хочешь казаться хуже, чем есть… Теперь я начинаю, что ты не сказал о доли правды.

— Не понимаю, о чем ты, — пожал я плечами. — Но ты меня сегодня тоже немало удивил. Я не могу не согласиться с твоим первоначальным предложением: нужно уносить ноги. И как можно скорее!

Я рванул с места как хороший спринтер. Чуть позади, отдуваясь и ворча, тяжело топал иерей. Не успели мы пробежать и ста метров, как земля заметно вздрогнула, глухой удар из глубин вспугнул ворон с ближайших деревьев и, оглянувшись, я увидел облако пыли, поднимающееся над тем местом, где раньше был вход в туннель.

— Что это? — спросила Наташа. Разумовский мрачно посмотрел на меня: — Вот теперь сам и объясняй. Только думай, что говоришь!

— Я бы сказал, Наташа, что плохие дяденьки ушли, громко хлопнув дверью. Как я сказал, а?! — удивился я сам себе. — Просто поэт. И образно, и красиво. Во мне пропадает талант, я это чувствую…