Знак Огня - Роберт Говард

После того как он покинул лагерь, прошло около часа. Сейчас Гордон расположился на краю поросшей травой гряды и пристально вглядывался вперед — туда, где увидел стройную антилопу, неторопливо бредущую вдоль опушки небольшой рощицы. Ветер дул от антилопы в его сторону, что было весьма благоприятно для удачной охоты, и Гордон начал осторожно подкрадываться к ней, когда легкий шорох в кустах позади него заставил американца заподозрить, что к нему самому кто-то подкрадывается.

Он успел заметить притаившуюся в густом кустарнике фигуру, когда пуля просвистела у самого его уха, и Гордон в то же мгновение выстрелил в направлении дыма и огня. Листья тревожно всколыхнулись, а затем все стало тихо. Подождав немного, Гордон приблизился к кустарнику и склонился над бездыханным телом в причудливом пестром наряде.

Американец увидел, что это был худощавый жилистый человек, совсем еще молодой, в подбитом мехом халате, меховом колпаке и в сапогах с серебряными подковами. На поясе у него висело несколько ножей, а возле руки валялась многозарядная современная винтовка. Пуля Гордона попала ему прямо в сердце.

— Туркмен, — прошептал Гордон. — Судя по всему, он был тут один. Интересно, давно ли он выслеживал меня?

Он знал, что появление здесь человека подразумевает две вещи: где-то поблизости была остальная туркменская шайка и где-то, вероятно совсем рядом, должен был быть его конь. Кочевник никогда не ходит далеко пешком, даже когда выслеживает жертву. Гордон взглянул на холм, у подножия которого стоял, и решил, что мусульманин заметил его с вершины, а затем привязал коня с той стороны холма и спустился вниз, чтобы подстеречь американца, пока тот подкрадывался к антилопе.

Гордон поднялся на холм осторожно, хотя считал, что вряд ли там есть другие туркмены, — иначе они немедленно откликнулись бы на звук выстрелов, — и почти сразу же наткнулся на коня. Это был крупный туркменский жеребец с красным кожаным седлом, с широкими серебряными стременами и тяжелой, отделанной золотом, уздечкой. У седла висела кривая восточная сабля в украшенных орнаментом ножнах.

Вскочив в седло, Гордон огляделся по сторонам и увидел в южной стороне слабую полоску дыма, едва заметную в надвигавшихся сумерках. Его черные глаза были острыми, как у ястреба, — немногие смогли бы различить столь призрачное пятно на горизонте.

— Туркмены — значит, разбойники, — пробормотал он. — Дым — значит, лагерь. Они идут по нашим следам, неотвратимые, как судьба.

Натянув поводья, Гордон пришпорил коня и помчался в свой лагерь. Охота увела его на несколько миль к востоку, но теперь он был верхом и поэтому быстро преодолел расстояние. Сумерки еще не успели сгуститься, когда американец остановился у опушки лиственной рощицы и молча стал вглядываться в пологий склон холма, на котором стоял их лагерь. Там было пусто. Не было никаких следов палаток, людей и коней.

Он внимательно осмотрел окружающие холмы и заросли деревьев, но не увидел ничего подозрительного. Тогда Гордон стал медленно подниматься по склону, держа наготове винтовку. Он увидел пятно крови на том месте, где раньше стояла палатка Пемброука, но никаких других следов нападения больше не было видно, и даже трава не была примята копытами. Очевидно, не шайка диких всадников напала на лагерь.

Теперь Гордон не сомневался, что уход из лагеря был поспешным, но организованным. Он видел все признаки того, что его компаньоны просто сложили палатки, навьючили их на спины животных и уехали. Но почему? Столь поспешное бегство могли вызвать дикие всадники, показавшиеся вдали, и испуганные англичане предпочли побыстрее скрыться. Но Ахмед — он ни за что не бросил бы своего хозяина и друга…

Пока Гордон ехал по следу, оставленному конскими копытами, его удивление возрастало — англичане отправились на запад! А ведь место их назначения, как они уверяли его, находилось к северу от этих гор, и они знали это так же хорошо, как и он. Но ошибки не было — по каким-то причинам, вскоре после того как Гордон отправился на охоту, они быстро снялись с лагеря и направились на запад, к загадочной стране, называемой гора Эрлик-хана.

Ему пришла в голову мысль, что их вынудила к тому какая-то необходимость и они оставили американцу знак, который он сразу не заметил. Повернув коня, Гордон вернулся к месту, где был разбит лагерь, и начал медленно объезжать его со всех сторон, пристально вглядываясь в землю в поисках какого-либо знака. Наконец он увидел примятую полосу травы — след от тела, которое по ней волочили.

След был не очень отчетливым — люди и кони основательно затоптали его, но взгляд Гордона был слишком острым, натренированным за долгие годы странствий и полудикой жизни. Он вспомнил о пятне крови на том месте, где стояла палатка Пемброука, и поскорее спустился с южного склона в рощицу. Через несколько мгновений Гордон уже стоял на коленях рядом с распростертым на земле человеческим телом.

Это был Ахмед, и в первый момент Гордону показалось, что тот мертв. Но затем он увидел, что, несмотря на то что ранение было, несомненно, смертельным, жизнь еще теплилась в нем. Гордон приподнял голову своего слуги и поднес к его губам фляжку с вином. Ахмед застонал, и в его помутневших глазах появились признаки понимания и узнавания.

— Кто это сделал, Ахмед? — в отчаянии спросил Гордон.

— Сагиб Ормонд, — с трудом произнес Ахмед. — Я подслушивал их разговор, стоя у палатки, потому что подозревал, что они замышляют какое-то гнусное коварство против вас. Я никогда не доверял им. Они застрелили меня и уехали, оставив вас одного умирать в холмах.

— Но почему? — еще больше, чем раньше, удивился Гордон.

— Они направляются в Иолган, — задыхаясь, прошептал Ахмед. — Сагиб Рейнольдс, которого мы искали, никогда не существовал. Это была ложь, которую они выдумали, чтобы ввести вас в заблуждение.

— Но почему в Иолган? — спросил Гордон. Но глаза Ахмеда расширились — он уже видел приближение смерти, — и через мгновение его тело дернулось и обмякло на руках американца; кровь струйкой потекла из его рта, и бедняга испустил дух.

Гордон поднялся, молча глядя на Ахмеда. Привыкший к тяготам дикой одинокой жизни, он давно уже перестал хоть как-то выражать свои эмоции. Американец просто соорудил пирамиду из камней поверх тела Ахмеда, чтобы оно не досталось волкам и шакалам. Много дорог проехал с ним этот пенджабец, который был для Гордона скорее другом, чем слугой.

Когда последний камень был водружен на вершину пирамиды, Гордон вскочил в седло и, больше не оглядываясь назад, поскакал на запад. Он был один в дикой стране, без снаряжения. Но удача подарила ему коня, а годы странствий дали ему опыт и познакомили с этой чужой страной так, как никогда не познакомился бы с ней ни один белый человек. Поэтому Гордон не сомневался, что сможет проехать по этой земле живым и невредимым, пока не доберется до ближайших границ цивилизованного мира.

Но он даже не допускал для себя такой возможности. Его понятия о долге и расплате были такими же прямолинейными и ясными, как у варваров, среди которых он жил долгие годы. Ахмед был его другом и умер, служа ему, и теперь Гордон знал одно — кровь за кровь.