Сапфо - Игорь Суриков

Но смерть — не единственная ситуация, которая может превратить «сладкую» любовь в «горькую». Возможна, например, и измена, в результате которой рождается ревность. Неоднократно уже нами упоминалась Аттида — еще одна из учениц и ближайших подруг нашей героини. Как минимум один фрагмент Сапфо, адресованный ей, несет в себе упрек:

В данном случае Андромеда — явно не мифологическая героиня, спасенная Тесеем. Это, конечно же, имя другой девушки из круга митиленской поэтессы. Скорее всего, именно она имеется в виду и в следующих двух отрывках, связанных друг с другом (потому издатели обычно и объединяют их в один фрагмент — как происходящие из одного и того же стихотворения). Правда, они очень кратки — всего лишь по строчке каждый — и довольно невнятны:

Можно, думается, примерно домыслить, о чем в произведении шла речь дальше. Говорилось что-нибудь в духе «…ты прогневила» или «…ты упрекаешь». Иными словами, Сапфо хочет бороться со своей ревностью, понимает, что чувство это — безблагодатное, что не угодно оно Афродите. Но ничего не может с собой поделать:

Эти сетования, похоже, из того же цикла, хотя к кому именно они обращены — опять к Аттиде или к какой-нибудь другой женщине, — определить невозможно.

Как бы то ни было, прекрасно видно, кто в каждом случае выступает для Сапфо в роли предмета ее «сладко-горькой» любви — ее эроса и ее потоса. Это те, кого она учит, о ком говорит, обращаясь в одном из гимнов к богине Гере:

Но так или иначе, рано или поздно (чаще рано, чем поздно), эти девственницы вступали в мир замужней, семейной жизни, покровительницей которого как раз считалась Гера. И провожала их в этот мир опять же их наставница и старшая подруга — наша героиня. Провожала с печалью, но, конечно, понимая, что для самих девушек это один из радостных и главных дней жизни.

И потому-то она сочиняла для своих любимиц свадебные песни в основном в очень мажорном духе. Из них позже александрийские филологи составили последнюю, девятую книгу сборника произведений Сапфо, и кое-какие стихи, входившие в эту книгу, выше уже цитировались. Но не обойтись без знакомства и с некоторыми другими. Вот, например, чрезвычайно показательный отрывок:

Вот опять (и уже далеко не в первый раз) мы сталкиваемся со стихотворением, вдруг обрывающимся на полуфразе и едва ли не на полуслове. Но и опять же можно приблизительно догадываться, о чем дальше говорила поэтесса: людям не дана вечная жизнь, как богам, однако у них есть свой способ приблизиться к бессмертию — через продолжение рода, а оно возможно только посредством вступления в законный брак.

Только что приведенный фрагмент интересен прежде всего тем, что в нем предельно рельефно обрисован переход, смена статуса. Собственно, и сам этот отрывок имеет какой-то переходный характер между песнями, обращенными к подругам-ученицам, и эпиталамиями.

Обряды перехода[157], называемые иначе инициациями, занимали исключительно важное место в жизни архаичных, традиционных социумов. Собственно, даже и в наших современных обществах сохранились пережитки этих древних ритуалов. Или по крайней мере сохранялись до совсем недавнего времени. Те из нас, кто еще застал советскую эпоху, прекрасно помнят: вся жизнь школьника (то есть ребенка, постепенно превращающегося в подростка и затем в юношу/девушку) членилась на несколько этапов. Вначале принимали в октябрята, потом — в пионеры, потом — в комсомольцы… И каждый такой переход был обязательно сопряжен со строго обязательными действиями (скажем, для пионера — с торжественным завязыванием галстука на школьной линейке), то есть, по сути дела, с теми же обрядами, ритуалами.

Правда, у древних греков ввиду подчеркнуто маскулинного характера их полисного общества переходная, инициационная обрядность в основном касалась лиц мужского пола. Так, в 18 лет юноша становился совершеннолетним; в Афинах в этом возрасте он зачислялся в группу так называемых эфебов. Эфебы[158] на протяжении двух лет (то есть до двадцати) проходили военную подготовку под руководством специально назначенных наставников и попутно охраняли границы государства.

Еще одним очень важным рубежом считался семилетний. Не случайно поэт-мудрец Солон, современник Сапфо, написал однажды стихотворение (оно полностью было приведено выше), в котором разделил всю жизнь человека (точнее, как мы уже тогда подчеркивали, жизнь мужчины) на семилетние отрезки, «седмицы».

Вне всякого сомнения, семилетний возраст обладал особой значимостью для мальчика, в числе прочего, еще и потому, что он означал — пора идти в школу! В этот момент родители приставляли к ребенку специального раба — педагога, который отводил его на уроки, там присматривал за ним, а потом приводил обратно домой. Кстати, вот ведь как меняются значения слов! Для нас ныне слова «педагог» и «учитель» — синонимы. Отнюдь не так было у эллинов. В их понимании учитель — это действительно учитель, то есть тот, кто учит, дает знания. А педагог (в дословном переводе — «тот, кто ведет мальчика») — это всего лишь слуга. «Дядька», как говорили у нас во времена крепостного права. Все ведь читали «Капитанскую дочку»? Так, стало быть, все и помнят, что у Петеньки Гринева — главного героя этой повести Пушкина — были и учитель-гувернер (естественно, француз), и верный дядька Савельич, оставшийся при своем подопечном даже и тогда, когда тот уже вполне вышел из «нежного» возраста.