Дневники: 1925–1930 - Вирджиния Вулф

ли моя основная претензия к романистам, что они ничего не отсеивают? Поэты преуспевают за счет упрощения: они отбрасывают почти все. Я же хочу вложить в текст практически все, но добиться насыщенности. Именно этим я и буду заниматься в «Мотыльках». В книге будет все: и бессмыслица, и факты, и мерзость, – но нужна ясность. Думаю, надо почтить Ибсена[817], Шекспира и Расина[818]. Может, я напишу о них что-нибудь, ведь это лучший стимул для моего разума; только надо читать яростно и внимательно, а иначе я соскальзываю и многое упускаю; я ленивый читатель. Хотя нет, я удивлена и обеспокоена неумолимой суровостью моего разума: он никогда не отбрасывает чтение и письмо; заставляет меня писать о Джеральдине Джусбери, о Харди, о женщинах; он слишком профессионален и почти полностью лишен мечтательности любителя.

8 декабря, суббота.

Хочу набросать заметку (похоже, я дописала «Фазы художественной литературы», по крайней мере предварительный вариант) после Кристабель Макнатен и ее недавней «вечеринки избранных», как я это называю. Я имею в виду, что она прижала меня к стенке, зацепившись за тему лесбиянства, и Дотти (не одна из них) тоже. Мое заметка касается ее отношения к мужчинам – обожание и льстивость, которые я так редко вижу в чистом виде. Словно взметнувшееся пламя. Она назвала Клайва «благороднейшим из мужчин», но сказала это с такой преданностью и блеском в глазах, что я рассмеялась. Неужели подобные отношения между полами «естественны»? То, что присуще Клайву, не свойственно женщинам? Такая сердечность и благодарность; я услышала огонек в ее голосе, когда она сказала: «Мужчины купались, писали письма или разговаривали», – это про Шерфилд[819]. Мужчины, добрые восхитительные создания, были сильно увлечены, пока жалкое и хитрое создание по имени Д. преследовало меня. И я вижу, как мужчины: Дезмонд, Клайв, Уэллс, Шоу и т.д. – один за другим тянутся к подобному теплу и расцветают. Меня это забавляет. Другая моя мысль касалась пределов роскоши: насколько свободной может быть душа человека со всеми этими коврами и комнатами; в какой момент она задохнется?! Этой осенью я видела разных богатых людей и пришла к выводу, что они, возможно, поникли и огрубели от своей роскоши; видела леди Кунард, а два дня назад – миссис Боуэн[820] и миссис Гренфелл[821] у Лидии.

9 декабря, воскресенье.

Пишу свои размышления пронизывающим холодным вечером, чтобы вновь ощутить вкус фраз на языке. Сегодня утром приходила Анжелика, и каждый раз, когда я бралась за перо, она – маленькое ангельское создание, застенчивое и фантастически остроумное, – аккуратно переворачивала свою чашку вверх дном. Как дура, я все равно пыталась писать и сдалась лишь тогда, когда вконец разозлилась, но не из-за Анжелики, а из-за своей книги. Я пыталась сочинить новое начало к своей книге о художественной литературе. Мы уже выпили чай; Ангус придет обсудить с Леонардом печать, а я сбежала и закрылась у себя; буду читать «Троила и Крессиду» (Чосера) вплоть до ужина. Я опять видела слишком много людей, но не напрягалась. Глупое чаепитие у Лидии; обед у Багеналей и Кристабель; потом Лонг-Барн, куда меня подвезла Дотти; «не могу сказать, что понимаю Гарольда – совсем не понимаю…». Затем Вита, пожертвовав своим тихим вечером, приехала в Лондон; послушала ее радиопередачу и вернулась с ней, чтобы я не ехала одна. Это обеспокоило меня и заставило задуматься: на кого я трачу вечер? А потом еще Дотти с ее назойливыми требованиями – «дорогая, пожалуйста, опусти стекло», «подними стекло» – вызвала у меня жалость к милой доброй Вите. Но я согласна, что это какая-то ерунда, и, да поможет мне бог, буду работать всю неделю, но только не по вечерам. Так холодно, что у меня ледяная спина, а камин обжигает ноги; неподалеку случился пожар, и много пожарных машин промчалось по Саутгемптон-роу. Король тянет время[822], а продавцы боятся лишиться рождественской премии. Приближается Рождество. Мы проведем его здесь одни, а потом поедем в Родмелл и спланируем новое помещение вместе с [Джорджем Лоуренсом] Кеннеди. А еще подумываем поехать в Берлин. Тем временем мы с Нессой проводим по вторникам вечеринки, на которые настойчиво просятся многие люди.

Но зачем, спрашиваю я себя, видеться с людьми? В чем смысл? Ох уж эти частые просьбы «могу я прийти и повидаться с вами?». Мне кажется, что в итоге они, да и я тоже, не получают ничего, кроме ощущения мелькающих перед глазами кадров.

18 декабря, вторник.

Мне бы надо корпеть над книгой о художественной литературе, ведь это очень интересно, но я не могу заставить себя накинуться на нее, как хищная птица на добычу. Пришлось переключиться, чтобы написать панегирик в честь леди Стрэйчи, которую вчера кремировали с охапкой наших красных и белых гвоздик[823]. Странно, как мало значит для меня ее смерть – и вот почему. Около года назад стало известно (мне сообщил Адриан), что она умирает, и я сразу живо представила себе ее уход, почувствовав соответствующие эмоции, собрав в кучу все воспоминания и т.д., но она тогда осталась жива, а теперь у меня нет ни образов перед глазами, ни чувств. Эти маленькие психологические ухищрения забавляют меня.

Л. только что заходил посоветоваться со мной насчет третьего издания «Орландо». Его уже заказали; мы продали более 6000 экземпляров, а скорость продаж до сих пор поразительно высока – сегодня, например, 150 штук, а в обычные дни 50–60; не устаю удивляться. Так и будет? Или все закончится? Как бы то ни было, моя комната – крепость. Впервые со времен замужества (1928 – 1912 = 16 лет), я сама трачу деньги. «Тратящая мышца» еще плохо работает. Я испытываю чувство вины, откладываю покупки, хотя знаю, что мне в любом случае нужно то или это, и все же радуюсь ощущению монет в кармане сверх своих еженедельных тринадцати шиллингов, которые всегда куда-то улетали или уходили на что-то действительно важное. Вчера я потратила 15 шиллингов на стальную брошь. Еще приобрела перламутровое ожерелье за £3, а ведь я не покупала драгоценности уже лет двадцать! Постелила в столовой новый ковер. И так далее. Думаю, это что-то вроде смазки для механизма души, и я собираюсь тратить свободно, а потом писать и таким образом поддерживать свой мозг в рабочем состоянии и тонусе. Мое стремление зарабатывать стало следствием приступа жуткого отчаяния однажды ночью в Родмелле два года назад. Меня швыряло вверх-вниз, будто на волнах, и тогда я сказала себе, что смогу найти выход. (Ведь отчасти мои страдания были связаны с вечной нехваткой всего: стульев, кроватей, комфорта, красоты, свободы передвижения, – вот что я тогда