Хэлло, дорогая - Снежинская

огонёк, и энтузиазм. Разборка была короткой. Тот, кого Хэл колотил единожды, никогда не подходил к нему во второй раз, и это было негласное правило между парней, если они не хотели потом ссать в писсуар кровью. Хэл был очень хорош в том, чтобы повыбить из своих обидчиков дерьмо, но его особенный талант заключался в том, что он никогда не попадался на этом.

И вот он узнал, что нравится Хейли. Шок. Эта девчонка была его любовью с первого взгляда. Да что там, с первого вздоха. Впервые он увидел её — черноволосую, темнобровую, загорелую, с чарующей лисьей улыбкой — в старшей школе. Раньше она училась в соседнем городе, но теперь жила в Мысе Мэй. Хэл буквально запнулся, когда впервые увидел Хейли на газоне перед школой: спортивную, гибкую, сильную. Она держала на плече рюкзак и громко смеялась над шутками своих новых подруг, и ей так шла школьная тёмно-синяя форма, что Хэл с того дня не видел ни одной девчонки вокруг себя, словно в целом мире была только она. Хейли Фостер.

Целый год он крутился вокруг неё, как умел: Хэл не понимал, как это делать правильно. Он немел и цепенел при виде неё, весь обливаясь потом, и замолкал в её присутствии, не в силах выдавить ни слова. И без того неразговорчивый и скромный, Хэл Оуэн становился форменным идиотом, не способным как следует поухаживать за Хейли. Впрочем, до того девушки его не интересовали: после учёбы и тренировок он спешил домой, и дома его ждала мама. Там у него всегда были другие дела и заботы. Там ему всегда было чем заняться. Он не задерживался с друзьями, не ходил в кафе с ребятами по футболу, не прогуливался с ними по праздникам и выходным и не приглашал на свидания девушек. Хэл был образцовым сыном.

Почтительным. Уважительным. Обожающим. Предупредительным. Ласковым. Внимательным. Вежливым.

И бесконечно несчастным.

Уже потом, много лет спустя, он думал, что без Хейли ничего бы не случилось, и он бы не стал тем, кем стал — Мистером Буги. Однако ни один профайлер, специализирующийся на изучении психологии серийных убийц, не согласился бы с ним. Это была простая истина, до которой не мог дойти ни один серийник. Если бы не Хейли, появилась бы другая девушка. Другая причина. Другой повод.

Хэлу был нужен именно повод, и чтоб кто-то запалил его бикфордов шнур.

Проблема Хэла была в том, что Мистер Буги всегда жил внутри него. Возможно, он появился с ним на свет в один день в роддоме на Мэнсфилде, дом семь, городок Мыс Мэй. Тогда мать возненавидела Хэла так сильно, потому что увидела в нём что-то злое — некоторое отклонение, которое всегда лучше всех видят только самые близкие люди. А кто может быть ближе матери.

Возможно, именно она вскормила Мистера Буги в собственном сыне. И, если бы не Гвенет Оуэн, Хэл никогда бы не ступил на путь человека, семнадцать лет кряду наводившего ужас на целый штат Нью-Джерси. Возможно, если бы не её собственная жестокость, он мог бы вырасти в домашнего абьюзера и тихого садиста, в ублюдка и подонка — но не убийцу и насильника.

Возможно…

Этих возможно было так много, что никто бы уже не понял, с чего именно всё началось. С того дня, как мать силой заставила Хэла выблевать собственный обед после поездки в музей с целым классом — а перед тем на глазах у всех отчитала, пока он пересаживался из автобуса в их домашний седан?

Или с вечера, когда она, перебрав вина на Рождество, отхлестала десятилетнего Хэла по щекам мокрым полотенцем и сказала то, что сказала, про него самого и его отца, отвратительного чёртового ублюдка, который горел в аду, пока она воспитывает его отродье и отмечает Сочельник с ним, совершенно одна, оторванная от всей семьи — ведь она даже поехать с Хэлом никуда не может без того, чтобы родственники не начали перемывать ей косточки.

Сын, не похожий ни на одного из родителей. Сын, не похожий на покойного папашу. Мальчик, который ни одной клеточкой своего тела не напоминал родню ни со стороны матери, ни со стороны отца. Это всё равно что в семьи ку-клус-клановцев родился бы чёрный. Такой же эффект, только наоборот. И Гвенет жестоко страдала, потому что тряслась за свою репутацию больше всего на свете. Домашние, и коллеги, и соседи — все считали её будто бы праведницей, ну, во всяком случае, приличной женщиной. Даже более чем приличной. И что, лишиться всего этого так просто?

А может, это случилось вечером, после последней игры в футбол, когда Хейли встретилась с ним на маяке и растоптала его сердце?

Так считал сам Хэл. Он никогда не винил мать: она была важной частью его жизни, что вросла ему в душу, привязав к себе настолько сильно, что Хэл долгое время думал — когда придёт её время умереть от болезни или старости, он, наверное, умрёт тоже. Не знал, как, но знал, что не переживёт её смерти.

А в том, что с ним случилось, Хэл винил только Хейли и таких же мерзких шлюх, как она.

Потому он и делал то, что делал. И стал тем, кем стал.

Но в ту поездку в музей, за два месяца до начала своего конца, поздней весной, Хэл был счастлив, как никогда. Хейли Фостер там, возле репродукции картины, изображавшей прибытие первого переселенческого корабля «Мейфлауэр» к берегам Америки, обернулась на Хэла — он стоял возле большущего мельничного жернова, сохранившегося с середины восемнадцатого века — и улыбнулась ему. Она ему улыбнулась. Пресвятые угодники! В его ушах запели ангелы. Хэл тогда не понял, как именно это случилось, и подумал даже, что это она не ему, но потом она посмотрела на него опять — и одарила ещё одной потрясающей, узкой, лисьей улыбкой. Оглядев его с ног до головы, от светлой макушки до аккуратных, до смешного чистеньких ботинок, принадлежавших словно не молодому парню, а скучному старому пердуну, она отвернулась, только чтобы искоса взглянуть опять.

И потом она села прямо перед ним в школьном автобусе, который вёз класс до Мыса Мэй. Её тёмные волосы, убранные в хвост, покачивались, словно маятник, перед его носом, и Хэл разок украдкой подался вперёд, будто хотел поправить ботинок — только чтобы они скользнули по его лицу. Когда это случилось, он понял, что у него встал от одного только прикосновения хотя бы частички Хейли к