Жди, за тобой придут - Владимир Романенко

— Так и есть, дружище, так и есть! — восторженно подхватил иностранец. — Вы мне только вот ещё какую главу объясните: про личное ваше, сокровенное, то есть, мнение на столь редкую и выдающуюся чёрточку. Откуда она в вас, эта неразрывная и такая поспешная эволюция, когда другим чуть-чуть иль вовсе не дадено?

— Я могу лишь указать, когда она впервые появилась, Джон, точнее, когда я её в себе обнаружил.

— Ну, это-то как раз по мне яснее ясного — здесь уж, минхерц, и комментарии все втуне, и юмор глупый неуместен, — развеселился англичанин. — Однако эволюция, коль скоро мы её подняли, ровнёхонько ни шанса единого не имеет произойти сама же от себя — вы ведь начитаны! Ей цельная к тому аж совокупность факторов понадобиться, иначе вряд ли. Так некоторые гады морские, архидревние, от хищников и конкуренции заместо плавников конечности развили да на сушу, за бескрайним хлебом подвинулись, а вот динозавры, многим позже, зимовья лютого не простояли, как один все извыдохлись, дабы теплокровных, размером не великих да юрких, вперёд себя на землю пустить. И так на всякую «слепую» эволюцию за раз система подыщется, уж примите это к сведению и удостоверьтесь.

— Вы намекаете, Джон, что и моя «неустойчивость с вектором по линии прогресса» диктуется всеобщим «замерзанием» и личным аппетитом до «высшего хлеба»? — с неуверенностью в голосе, но всё же вполне иронично полюбопытствовал Костя.

— И этим тоже, конечно, но не в главной пропорции, — тут же ответил англичанин, и взгляд его сделался серьёзным. — Внимательно усвойте теперь, мой друг, что эволюция от homo sapiens до homo perfectum ведётся издревле, и по нынешний день протекает она весьма разумно, хотя и в сугубой тайности. Что здесь однако общего с животным кругом, так это некое лишь сходство в оформлении воздействия: у них оно приходится всегда на тело и на разный орган, у нас — конечно, более на ум, на сердце и на тончайшую основу человека. Вот вы примерно с кем-то в сообщение попали, вот тут событие, затем, когда один иль между дел окажетесь, — раздумье, а вот и чувства ваши натянулись, и мысли все бегом пошли, и мука иль восторг, и наконец открытие явилось. Без них-то ведь, без этих самых открытий разве кто продвинулся бы куда? Именно открытия, Костя, глубокие и каждодневные, плюс озарения спонтанные человека заживо другим и творят. Дело сие неприметно, как бы даже вскользь, вершится — помаленьку, капля за каплей…

— Но ведь так точно и у всех, — недоумевающе заметил Костя.

— Бог мой, да как же вы это?! Ну, разве способно оно у всех-то? Здесь ведь тонкость нужна и сердце, понимаете? И восприятия, совсем другие восприятия. Это импульсы, Костя, миллионы импульсов, как зубилом по камню, чтобы статую иль памятник оттуда извлечь. Это работа. А у всех — только лишь ветер и вода. Природа — долгий камнетёс, для природы целые эпохи надобны, и всё без плана к тому ж, без карты и расчёта.

— Не пойму, куда вы клоните, Джон.

— А вы припомните получше то мгновение, когда весь мир вам вдруг иным представился, как после этого на всех глядели, как никому по части данной ни одной догадки своей обмолвить не могли, как зреть стали невидимое и слышать неслышимое, как связи без числа открылись между всякой парой вещей и между событиями, как будущее, да-да, само даже будущее спокойно иногда вам поверялось. Так ли оно у всех-то было, а, Костя?!

— Убедили, Джон. Но всё-таки я не до конца понимаю насчёт «каменотёса»…

— Ага! Вот и снова вы на коне, мой друг, сердечнейше поздравляю! Здесь ведь у нас как: пропустил мгновение единое, и тогда уже до следующего поезда. Так что схватывайте, Костя, на лету, и не будет вам потерь, совсем даже без зубоскальства это сейчас объявляю. А вот о чём дальше расскажу — секрет большой, но, как раз, не потому секрет, что языком передать страшно или долг тайный к нему подвязывает. Секрет этот, Костя, для каждого непосвящённого барьер имеет, ибо суть его невероятна слишком, чтобы в неё вот так, по устной справке лишь, бездоказательно поверить. И вы сейчас же усомнитесь, как только прослушаете, обещаю вам. Но не для пользы момента этого и не красного словца ради стану говорить. Послание моё — к вашим будущим летам, сударь, — там и только там, в назначенном месте и в назначенный день, оно весьма полезную и пригодную службу вам окажет. Итак, к делу, минхерц!

Решительный тон Саввы-Джона в этот момент гротескно мало отвечал его крайнему внешнему спокойствию, а уж внутри себя этот человек был, казалось, существом настолько безмятежным и далёким от обыкновенной людской суеты, что и у каждого слушателя его вполне могла внезапно притупиться необоримая тенденция к возбуждению. Костя, в частности, никакого волнения по поводу грядущего провозвестия тогда не испытал.

— Человек, от выхода из лона материнского буквально, очень не завершённую конструкцию собой являет, — заговорил англичанин. — Всякая тварь божья, ему не в пример, изменений-то почти и вовсе не утерпит и за целую жизнь свою лишь только в длине да, может, в объёме расширится. А он, как будто насекомого зародыш — из темноты на свет червём голодным и к земле прикованным ползёт. Но только вот червяк, иль, лучше, гусеница, коль не сожрут её, всегда до бабочки произрасти сумеет и эволюцию свою к концу подведёт, а человек сам, как есть, взлететь уж нипочём не сладит и внутренность над ним довлеющую, природой вменённую, как раз подлейшего и низменного свойства, вот так вот, мигом единым, не устранит — здесь помощь великая требуется. И это, Костя, даже предкам нашим, самым, что ни на есть, древнейшим, вполне известно было, за тысячи лет ещё перед сегодняшним-то днём.

На этом месте он сделал короткую паузу, чтобы отхлебнуть из своего по-прежнему пенящегося стакана, и, видимо, хотел тут же возвратиться в лоно начатого рассказа, однако Костя опередил его намерение неожиданным вопросом:

— А почему сама природа, или, как говорят люди религиозные, Бог, не может оказать человеку эту «великую помощь» — мне вот что не совсем понятно?

Англичанин снисходительно, но, в то же время, с отеческой заботой посмотрел на Костю, и улыбнулся.

— Эх, драгоценный вы мой! Ну, разве стадо овечье, как и всякое прочее общество, не божьими руками в путях своих направляется, и разве не божественный же промысел всякий ход его печатает? А ведь, однако, где ж вам то стадо через день даже малый сыскать, если пастуха при нём назначено не будет? Вон этих волк изловит, те с обрыва свергнутся, а иные от пастбищ дольних, по слепоте и тревоге, в пустыни чахлые изойдут и сгинут там навек. Нет, Костя, не сидеть бы нам с вами вот так вот миленько и бесед претенциозных не беседовать, коли б рок такой, как вы придумали, над семенем людским влияние имел! По счастию большому, совсем даже иначе реалии устроены, и так испокон веков доселе перманентно было. Вам чувствовать, к примеру, многим глубже и шире позволили, чем вполне обыкновенным товарищам вашим. А потому совсем нетрудно вам станет вообразить, что и ещё люди найдутся, которые порядками целыми больше вашего видеть способны. Поверите ли?

— Ничего противоречащего здравому смыслу в этом пока не нахожу, — опасливо сообщил Костя и от крайнего любопытства даже напрягся.