Ворон. Тень Заратустры - Дмитрий Вересов

– Ну что, мать, придется покупать мотоцикл с коляской.

– Только через мой труп! – отрезала Наташа.

Аленка, как сдувшийся шарик, уронила голову на стол.

Брякнула тарелка, задетая случайно обмякшей рукой.

– Алена! – затрясла руками Лика.

Аленка вскинулась, поняла, что только случайно не въехала мордахой в салат. Ее разобрал смех. Почему новость не вызвала эффекта разорвавшейся бомбы – она никак не могла взять в толк. Она настолько хорошо знала свою подругу, что даже на секунду усомниться в правде произнесенных слов или принять их за шутку – никак не могла. Потом, разве такими вещами шутят, тем более с родителями? Она исподтишка разглядывала присутствующих. Совершенно было непонятно, кто из них задал тон.

– А почему Данила? – хитро поинтересовался Захаров.

– Ну, как? – негодующе воскликнула Наталья Даниловна, изумляясь его непониманию и пошлепала себя ладошкой по груди.

Лика победно повела на мужа бровью, мол, так вот тебе. И никто не смотрел на Надежду, кроме Антона. «Она знала: отец не осудит, отец все поймет», – поняла Аленка. Но от этой затаенной нежности в его посветлевших глазах хотелось смеяться и плакать. Подряд или вместе – не важно. Она услышала, как всхлипнула Надя, но подруга улыбалась отцу. «Тому, что готов взять на себя все ее муки, печали, – думала Аленка. – Заслонить собой от невзгод…»

Будто услышав ее мысли, Надежда склонилась к Антону Адамовичу, уткнула лицо в его мозолистые руки. От них так вкусно несет табаком… Аленке сразу представились запачканные паркеровскими чернилами пальцы Захарова.

– Надюха! – окликнула Наталья Даниловна. – Поешь-ка салатик.

– Наяривай-наяривай! – запричитала старшая Захарова. – Тебе сейчас витамины нужны.

Аленка вдруг ощутила легкую зависть. Она интуитивно почувствовала, что сама она еще воспринимается всеми как маленькая девочка, тогда как Надежда уже негласно принята во взрослую женскую общину. Внутри всколыхнулось острое, доселе казавшееся размытым, желание приобщиться к таинству материнства, но разумом она понимала, что еще не прошла первой ступени посвящения, которая называется любовью мужчины и женщины. Она с недоумением повернулась к Саньке. Тот был бледен, как неприкаянный призрак. Он тяжело дышал, казалось, вот-вот потеряет сознание. С одной стороны, Аленке стало его жалко, но в то же время почему-то не верилось, что он мог стать избранником Нади. Она вспомнила, что рассказывала на вступительных экзаменах Зебошка – одноклассница Нади, теперь их однокурсница: Жуков нализался на выпускном до поросячьего визга. Начал приставать к Надежде. Ребятам пришлось его успокоить. Надька потом плакала. Сбежала подальше от всех, выревелась, потом сама же его домой провожала… Если это все правда, то нужно ли ей такое счастье? Аленке стало горько за Надю. Но было похоже, что Санька и сам себя поедом грызет. Вот и сейчас без толку суетился, стараясь привлечь к себе внимание.

– Думаешь, будет мальчик? – преданно заглядывая в любимые глаза, спросил он.

– Уверена. Но ты здесь ни при чем, Саня, – мягко сказала Надежда, словно страшилась уколоть, боясь его поранить.

Аленка растерялась. Она уже ничего не понимала.

– Вот тебе и «да-астойно награждэны за отличия в палавых работах», – ехидно отметил Шурка Захаров и рассмеялся.

Ему пришло на ум, что Антона ожидает большой подарок. «Подарок! – мысленно повторил он словечко, покатал его на разный лад и тут до него дошло, что фамилия Надиного прадеда Александра – имя рода – означает практически то же – дар. Да и мать Антона звали Надежда. «История повторяется?» – расчувствовался Шурка и, как упертый, снова спросил вслух, въедливо, настойчиво:

– Почему все-таки – Данила?

Антон размышлял на ту же тему. В потоке этих мыслей он засиделся допоздна над сундучком с бумагами, разбирая то записи деда, то бегущий почерк матери. Лег – уже черный дрозд-одиночка завел свою грустную песню. В темной выемке гор чуть забрезжил рассвет. Сквозь сон Антон слышал печальную трель, но видел себя в другом месте. Он идет узкой дорожкой от калитки к дому. Всколыхиваются тяжелые георгины, стряхивая чистые капли росы. Антон останавливается возле старого колодца. Слышит, как грохочет ведро, бьется о стены, ниже и ниже сползают ржавые цепи. Вот-вот ведро коснется воды, зачерпнет ее, но Антон придерживает цепь, потому что видит внизу отражение… «Мама?» – зовет Антон. «Я – это ты, – беззвучно говорит ему Надя. – Начало твое. Как мужское во мне – мой отец. Возьми это…» Ведро опрокидывается, заполняясь до края. Антон знает, что она сделала это. Он тянет к себе содержимое. Вода. Пахнет не то плесенью, не то зацветшей зеленью. Антон припадает губами и пьет. Пьет и не может напиться. Голова кружится. Безграничная сила вливается в жилы, бурлит неуемным весельем. «Дед! Дай испить», – слышится знакомый голос. Антон оборачивается. У калитки – прохожий. Прохожий ли? – улыбается мальчику Антон. – «Я его видел, я знаю». Он ждет, когда отворится калитка… Мальчик заходит, а вместе с ним черный пес. По узкой дорожке несется навстречу, только уши вспархивают, как у бабочки. «Какая уж тут бабочка, – ужасается Антон, – не пес, а лохматый мутант». На приступке крыльца седой как лунь старец окликает Антона:

«Барт ли вернулся? Что-то не вижу я, Антоша…»

– Антоша. Антон!

Он вздрагивает, просыпается. У изголовья сидит Наташа со стаканом в руке.

– Ну, будить тебя, скажу… Проспишь. У тебя же совещание. Как голова после вчерашнего? На, похмелись.

– Да ты сбрендила, мать. У меня ж совещание. – Он вылупился на стакан, разом припомнив сон. Только там была вода, а здесь что-то тягучее, красное, как кровь.

– Что это? – спросил он жену.

Наташа смутилась, начала оправдываться:

– Да это же кагорчик – легонькое, церковное винишко. Я на такой вот случай его и держу.

– Умница ты моя! – смачно чмокнул ее в макушку Скавронский. – А я сегодня Данилу во сне видел.

– Вруша, – не поверила жена.

– Вечером расскажу.

Чувствовал он себя полным сил. Голову ничуть не ломило, мысли были ясными, как начинающийся день. Еще неумытый, шоркая ладонью по небритой щетине, он подошел к столу. Хотел убрать оставленные бумаги. Сложил их стопкой, приноровился прихватить обеими руками, но корешок тонкого блокнота никак не хотел вставать вровень со всем остальным. Он вытянул его. В рукописной книжке под названием «WEIONES RADZIEVILS» Антон ничего не понимал. Там были какие-то круги, схемы с указанием направления, с розой ветров, и знаки планет. Далее – на двадцати восьми страницах – указывались лунные фазы и начинался довольно короткий текст на малопонятном языке. Вероятно, это были заклинания или нечто подобное, но к смыслу их Антон никогда особенно не пытался продираться, понимая, что язык этот скорее всего утерян. Отдельные слова напоминали ему старопольский, иногда белорусский, на котором разве что поляшуки в пуще говорят. Некоторые конструкции и окончания подсказывали, что так могли говорить ятвяги, пруссы, аукштайты или другие племена балтов. Все вместе было недоступно для понимания, а мысль обратиться к специалистам Антон давно отмел, потому как в Таджикистане их еще поискать, а иные корифеи могут и на смех поднять. Последнее его не пугало. Все дело в том, что он любил своих предков, а этого вполне достаточно, чтобы не дать чужому равнодушному мнению кощунствовать над их верой. Судить об этом, как полагал Скавронский, – не в компетенции людей, зашоренных стереотипами. Хотя он был уверен: атеистические воззрения в большинстве случаев слеплены искусственно.