Шарм - Трейси Вульф

удержаться от смеха, когда Луми соглашается:

– Я тоже.

Но я не могу отвести глаз от Хадсона. Он стоит, явно не зная, следует ли ему покинуть сцену и что делать дальше. Бросив на меня отчаянный взгляд, произносит одними губами:

– А что теперь?

И правда – что теперь?

Я делаю глубокий вдох и говорю Кауамхи:

– Думаю, он уже достаточно разогрел аудиторию.

Хадсон вышел туда ради меня. И теперь я должна поддержать его – это самое малое, что я могу сделать.

Так что я беру нечто, отдаленно напоминающее тамбурин – наверняка даже я с ним справлюсь, – и выхожу на сцену.

Оребон тут же начинает играть песню, которую они репетировали, пока мы спускались с горы, и становится за мной, а Кауамхи и Луми начинают петь. Плечи Хадсона расслабляются, и он начинает аккомпанировать им на гитаре, но при этом быстро перемещается за спины остальных. Сами же трубадуры явно чувствуют себя комфортно, находясь в центре внимания.

И они поют хорошо. По-настоящему хорошо.

Песня заканчивается быстро, и вот мы все уже улыбаемся, уходя со сцены под оглушительные аплодисменты.

Когда мы вновь оказываемся за кулисами, Кауамхи, Оребон и Луми наперебой болтают о размере толпы зрителей и обсуждают, как здорово все прошло. Хадсон же пока не произнес ни слова.

Он просто проходит за кулисы, кладет свою гитару туда, где она лежала, и при этом избегает смотреть мне в глаза. Когда он засовывает руки в карманы и начинает возить подошвой ботинка по деревянному полу, я вдруг понимаю, что он нервничает.

Это случается с ним очень редко, так что я вообще не ассоциирую с ним такое состояние, как нервозность, но, поняв, в чем дело, я подхожу к нему, обнимаю его за талию, прижимаюсь щекой к его груди и шепчу:

– Спасибо.

Он колеблется, затем медленно, очень медленно вытаскивает руки из карманов и тоже обнимает меня.

– Я достаточно хорошо исполнил песню Гарри? – спрашивает он, и я чувствую на макушке его теплое дыхание.

Я улыбаюсь:

– Гарри до тебя далеко.

Он усмехается:

– Надеюсь, труппа не обижается на меня за то, что я ненадолго переключил на себя внимание публики.

– Ты шутишь? – Я немного отклоняюсь назад, продолжая улыбаться: – Кауамхи едва не бросила в тебя свои трусики. Как и Оребон, и Луми.

Хадсон приподнимает одну бровь, глядя на меня своими синими глазами, бездонными, как океан, и спрашивает:

– А как насчет тебя?

Год, проведенный в обществе Хадсона, научил меня, что этого парня надо всегда держать в тонусе.

А потому я умильно качаю головой и бормочу:

– А кто сказал, что они вообще на мне есть?

На секунду его глаза широко раскрываются, а затем в его взгляде появляется нечто такое, что выбивает меня из колеи, несмотря на беззаботность, которую я старательно изображаю. Нечто хищное, грозное – и волнующее.

Мое сердце бьется, как дикий зверь в клетке, в моих ушах ревет кровь. Я делаю несколько глубоких вдохов и приказываю себе успокоиться. Говорю себе, что, вероятно, он просто проголодался.

Словно он все еще может читать мои мысли, он переводит взгляд на мои губы, затем на ямку у основания моего горла, где бешено бьется пульс. Он пристально смотрит на нее, отчего мое сердце начинает колотиться еще быстрее, и могу поклясться, я вижу кончик клыка, царапающий его нижнюю губу.

Воздух между нами становится сухим, как трут, и я знаю, что любой мой жест может воспламенить его.

Но затем Хадсон делает вдох, и хищник куда-то исчезает.

Он делает шаг назад, затем еще один, пока я не перестаю ощущать жар, исходящий от его тела.

Но я не успеваю оплакать эту потерю, поскольку его взгляд перемещается на нечто, находящееся над моим правым плечом, и он не моргнув глазом говорит:

– А вы, должно быть, мэр этого города.

Глава 75

Café Lotta Say

– Хадсон –

Черт побери.

Я только что вышел на сцену на глазах у сотен незнакомых людей… по собственной воле. После чего, чтобы неловкость усугубилась до космических масштабов, выбрал не абы какую песню, а песню о любви. Любимую песню Грейс.

А затем спел эту песню ей.

Как полный придурок.

Когда я вернулся за кулисы с неистово колотящимся сердцем и трясущимися руками, мне едва удалось удержаться от того, чтобы перенестись в ближайший туалет и выблевать бутылку воды, которую я по глупости выпил до этого.

Но затем Грейс обняла меня, и, черт возьми, я позволил себе надеяться.

А затем она прикололась, намекнув, что на ней нет трусиков… и все будто исчезло. Просто исчезло. И бушующее пламя мигом выжгло весь кислород.

И я позволил себе думать, что она нужна мне, нужна больше, чем воздух.

И, конечно же, этот мудак-мэр выбрал именно этот момент, чтобы поговорить с нами.

Если бы нам не было нужно получить его разрешение, чтобы остаться в Адари, я бы сгреб Грейс в охапку и перенесся в наш номер так быстро, что он бы засомневался в том, что мы вообще здесь были.

– Да, я здешний мэр, – отвечает он, повысив голос, чтобы перекрыть раздающиеся со сцены звуки флейты. – Давайте пройдемся, лады?

Мне хочется отказаться, но что-то в его взгляде говорит мне, что это не вариант. Так что я беру Грейс за руку, и мы вслед за мэром выходим из парка, за нами ковыляет Дымка.

Я не знаю, куда он может нас повести, но я точно не ожидал, что это будет маленькая кофейня-кондитерская. И, когда мы входим в это заведение, где пахнет свежей выпечкой и стоят затейливые стулья из кованого железа и маленькие круглые столики, я немного расслабляюсь. Вряд ли мэр выбрал бы это место для проведения допроса с пристрастием.

Мэр машет рукой женщине с короткими фиолетовыми волосами, сидящей за кассой, и она подводит нас к маленькому розовому столику в задней части зала. Затем торопливо приносит нам желтые чашки с водой и поднос с изысканными десертами.

– Как ты думаешь, чего он хочет? – шепотом спрашивает меня Грейс.

Но я только качаю головой, сохраняя каменное лицо. Это довольно нелегко, если учесть положение, в котором мы оказались. Но трудно воспринимать всерьез мэра, одевающегося как Зигги Стардаст.

Впрочем, было бы трудно воспринять всерьез вообще любого, кто одет как Зигги Стардаст, ведь от семидесятых нас отделяют уже пятьдесят лет.

Когда мы садимся, он дарит нам широкую улыбку – слишком широкую.

– Добро пожаловать, друзья! Мне так приятно принимать вас в Адари. – Его голос заполняет собой все маленькое кафе, и все в нем поворачиваются и уставляются на Грейс и меня.

– Большое спасибо. Я люблю выпечку, – говорит Грейс и кладет на свою маленькую тарелку печенье. Я замечаю, что она старается быть как можно более сердечной, дружелюбной и очаровательной. И отмечаю про себя, что надо будет поинтересоваться у нее, куда девается эта Грейс, когда она разговаривает со мной. Полагаю, это ее взбесит, так что надо будет приберечь этот вопрос до момента, когда мне действительно понадобится его задать. Между тем она добавляет:

– А эти десерты – самые прелестные из всех, которые мне когда-либо доводилось видеть.

– Вы обнаружите, что многие вещи в Адари представляют собой лучшее из всего, что вам когда-либо доводилось видеть, – отвечает мэр. – Хотя, возможно, это только мое мнение. Я люблю этот город.

Он откидывается на спинку стула и отпивает еще один глоток из своей крошечной чашки. Он смотрит на нас, а затем, поставив чашку на блюдце, спрашивает:

– Это было великолепное прослушивание, не так ли?

– Да, мы выступили неплохо, – коротко отвечаю я, потому что, хотя он и решил угостить нас сладостями, я по-прежнему не очень-то верю этому типу.

Грейс бросает на меня взгляд, призывающий меня быть вежливее, затем говорит:

– Вообще-то мы тоже надеялись поговорить с вами, мэр.

– Называйте меня Суил, – поправляет ее он. – Все здесь зовут меня по имени.

– Суил, – повторяет она с улыбкой, при виде которой мне хочется закатить глаза. Не знаю, откуда взялась эта медоточивая Грейс, но, честное слово, от наблюдения за ней у меня резко подскакивает уровень сахара в крови, что с вампирами бывает нечасто.

– А как мне обращаться к вам? – спрашивает он с улыбкой.

– О, я совсем