Герда - Эдуард Веркин

Отправились к реке. Я тащил шезлонги. Мать шагала, нюхая какой-то мелкий цветочек синего цвета, вела на поводке Мелкого, Альку не выпускала из поля зрения, ловчиха в ячмене. Герда шла параллельно, прячась в кустах, лишь иногда выныривая из них бесшумной тенью.

Шашлыки мы не жарим уже давно – надоело. И лососевые стейки на решетке не запекаем – тоже надоело. Сейчас у нас период приготовления плова, и, должен признать, отец в этом достиг вполне замечательных успехов.

К плову он нас не допускает, поэтому что плов – удел взрослых мужчин, женщины и дети тут совсем ни к чему, потому что если они приступят к казану, то сварят не плов, а кашу. Вот и сейчас отец занялся пловом персонально.

Мать не стала спорить. Я тоже. Сидеть возле костра и дышать дымом мне совсем не хотелось.

Отец готовил плов по правильным правилам, не торопясь, и все это растянулось почти на три часа. Я искупался. Вода была холодновата, слишком проточная, но искупался, потом валялся на песке. Алька купаться не стала, кидала в реку камни. Герда тоже купаться не стала, даже по пузо не зашла. Она вообще старалась держаться подальше и понезаметнее. Мелкий хотел купаться и безумствовать, но его не пустила мать.

Время прошло незаметно, так всегда бывает на Золотом Берегу. Через три часа отец позвал к плову.

Вкусно, как всегда вкусно.

Плов был съеден, остатки разложены по банкам, казан мыть не стали, стали отдыхать дальше. Мать надела широкополую соломенную шляпу, устроилась в шезлонге и достала старинную поваренную книгу за авторством «г-жи Молоховецъ», читала с улыбкой, делала пометки карандашиком.

Алька достала бадминтон и стала играть сама с собой, била ракеткой по волану и напевала что-то на английском, считалку, кажется.

Мелкий отправился на пляж и стал упрямо рыть яму. Я попытался узнать, зачем, но он не удостоил меня ответом, рыл и рыл, я оставил его в покое.

Отец составил нахлыстовое удилище, прицепил катушку со шнуром и теперь, лежа на траве, натягивал забродные штаны и забродные же ботинки.

– Жарко, – сказал я. – Вряд ли рыба клюет.

– Жара для нахлыста самая погода, – возразил отец. – Зря я, что ли, всю зиму мушки вязал? Кстати, у меня есть отменные стримеры, надо их обкатать. Я думаю, тут язь есть, елец точно, голавлики. Окуней точно набьем. А может, даже хариус, ребята рассказывали, в прошлом году хариус брал.

Хариус это да. Мечта. И стримеры опять же. Не сомневаюсь, что стримеры у него получились отменные, все, что ни делает отец, он делает на славу, а эти связаны из меха каких-то высокогорных архаров, из золотых нитей, из щетины марала – одним словом, серьезные мушки получились.

– Ладно, – сказал он. – Ты в меня, как я погляжу, не веришь. А я пойду, постегаю. Докажу!

Отец взмахнул удилищем и отправился вдоль берега.

– Да тут все равно рыбы нет, – сказала Алька. – А если есть, то в полдень она не клюет.

Я взглянул на часы. Действительно полдень. Объелись пловом, спать охота.

Мелкий бросил коп и уснул в шезлонге. Ну я тоже устроился в кресле, вытянул ноги. Не хотелось ни о чем думать, хотелось лежать, и все.

Алька бродила по поляне с сачком. Бабочек она не ловила, но сачок почему-то не выпускала. Мать читала. Я уснул. А может, я уснул еще раньше.

– Смотрите, щенок, – восторженно воскликнула Алька. – Щенок!

Я проснулся.

Действительно. Не знаю, откуда он тут взялся. Крупный белый щенок, беспородный и пушистый. Он сидел в зеленой траве и на самом деле был очень белый, эта белизна просто прыгала в глаза. Он как будто сиял.

Откуда все-таки?

А Герда уже подбежала к нему, ткнулась ему в морду, и щенок тоже лизнул ее в морду, он прыгал вокруг, скулил и вилял хвостом. И Герда мотала хвостом, и фыркала, и старалась лизнуть щенка в лоб.

Вдруг Герда легла и свернулась калачиком. Щенок тут же устроился рядом, он тыкался носом ей в пузо, искал титьку, а Герда лежала гордая и довольная – у нее теперь был щенок.

Алька улыбалась. И только у матери лицо было напряженное и перепуганное.

Если бы отец не ушел со своим нахлыстом, он бы все понял – у нас очень умный отец. Но он ушел. А я далеко не такой умный, как он. Далеко.

Я все-таки тупой.

Из кустов раздался рык, и на траву выскочила псина. Грязная, невысокая собачка, с гноящимися краснотой глазами, со свалявшейся шерстью, безухая и бесхвостая. Щенок увидел ее, бросил Герду и поковылял к бродяжке.

– Нет, – закричала Алька.

Собака уже неслась к своему щенку, оскалив коричневые зубы, с рычанием и яростью, неслась защищать.

Я понял, что сейчас случится. Вот сейчас, в эту же секунду.

Оно и случилось.

Герда оказалась перед бродячей собакой. Бродяжка попыталась огрызнуться. Ей надо было бежать, прятаться, забиваться в норы и под корни, и вообще, не дышать, не пахнуть.

Но она попыталась огрызнуться.

Незаметным движением Герда подвинулась вперед и ухватила бродяжку за шею. Сахарно хрустнули позвонки. Из-под зубов Герды неожиданно ударила кровь, тоненькими фонтанчиками, в стороны. Герда бросила бродяжку, та упала на траву брызгающим красным мешком.

Подковылял щенок. Герда лизнула его в спину. По белой шерсти прошла отчетливая красная полоса. Лизнула еще.

Щенок пытался вырваться, но Герда аккуратно прихватывала его за шкирку и ставила перед собой. И снова лизала, в нос, в морду, в спину. Щенок визжал. Ему было страшно.

И вдруг Герда отскочила в сторону и посмотрела на нас.

Тогда я впервые услышал ее голос. Низкий, страшный, отчаянный, человеческий.

Алька, закатив глаза под лоб, в обмороке оседала на траву.

– Тебе выбирать, – сказал отец.

– И что я должен выбрать?

– Что-нибудь.

Отец вытянул ноги. Он достал из кармана плитку горького шоколада с мятой, стал есть. И мне предложил. Горький и мятный, можно целый килограмм съесть, правда, потом два дня спать не будешь. Но пару квадратиков можно. Даже сейчас. Это он от матери научился, ну, шоколад. А раньше курил.

Пару квадратиков можно.

– Просроченный, что ли? – спросил я.

– Почему? – удивился отец.

– Вкуса-то нет.

Герда требовательно проскулила. Отец отломил кусочек и кинул ей, она поймала на лету, проглотила, даже не чавкнув. Шоколад вызывает у собак диабет.

– Не переживай, – успокоил отец. – Собаки не знают, что такое будущее, в этом одно из немногих преимуществ собачьей жизни. А тот, кто не знает, что такое будущее, не знает, что такое смерть.