Девочка в стекле - Джеффри Форд

Я вел машину нервно, сидел, сгорбившись за баранкой, стрелял глазами вправо и влево.

— Я не привык к этому ощущению, — сказал я.

— Чтобы научиться, нужно время. Хотя машина сама знает, что делать, ты только отпускай сцепление и жми на газ. Расслабься немножко — пусть она сама катится.

К середине дня я уже вовсю гонял по дорогам северного берега.

— Ну все, — сказал Антоний. — Я устал. Едем назад. Мне уже неинтересно — двигатель ты больше не глушишь, коробку передач не ломаешь.

— Антоний, — сказал я, — я завтра уезжаю в Мексику.

Он вытащил сигарету, закурил.

— Я знаю.

— Что я буду без тебя делать?

— Будешь пороть всякую херню, скорее всего.

— Как с тобой связаться? Шелл сказал, что ты едешь в Калифорнию.

— Да. Перед твоим отъездом я дам тебе один номерок. Если когда-нибудь понадоблюсь — звони. Ответит старушка. Скажи ей, кто ты, и оставь свой номер — я перезвоню.

— Мне тебя будет не хватать.

— Не переживай, малыш. Это пройдет.

Больше он ничего не говорил, только курил свою сигарету. Когда мы остановились на подъездной дорожке перед домом, Антоний вышел, не сказав ни слова, и скрылся внутри.

На следующее утро машина была готова к отъезду. Мы с Исабель набили ее одеялами, едой и всем, что могло понадобиться в долгом путешествии. Шелл предложил нам пересечь границу где-нибудь в техасской глуши. Он протянул мне огромную пачку денег и сказал, что это моя доля со всех наших операций. На мне был один из лучших костюмов Шелла, а Морган подарила Исабель пеструю накидку. Антоний пожал мне руку и сказал:

— Смотри, не давай себя облапошить.

Шелл проводил нас до «корда», придержал дверь для Исабель и поцеловал ее через открытое окно. Потом он обошел машину и, остановившись передо мной, сказал.

— Как только ты там обоснуешься, я дам о себе знать.

— Как именно?

— У меня есть связи.

— Я хочу тебе сказать… — начал было я, но Шелл меня оборвал:

— Ну, тебе пора.

Он отошел от машины, и я завел мотор. Отъезжая от дома, я чуть не врезался в дерево, но в последнюю секунду сумел вырулить. А потом мы свернули на шоссе, и я нажал на газ.

«Корд» не доехал до Мексики — сломался где-то в районе Финикса, где мы погрузились в автобус и проделали в нем остаток пути. Поездка сама по себе была приключением, достойным отдельной книги. Пока мы ехали по Штатам, Исабель помогала мне вспоминать испанский. Мы видели много мест, пораженных Депрессией, многие люди в буквальном смысле боролись за существование, и мы чувствовали себя счастливчиками: у нас были деньги и цель — дом, в который мы возвращались.

Антоний был прав: я пережил расставание с ним и Шеллом, каждый день все сильнее влюбляясь в Исабель. Иногда на открытых загородных дорогах, пока «корд» еще был на ходу, а голова Исабель лежала на моем плече, я вовсю жал на газ, устремляясь прямо в будущее. В окнах свистел ветер, я чувствовал себя так, будто родился заново и никогда ничего не знал о кидалове.

Как сказала Исабель, когда расписывала мне историю о призраке на серебряном руднике и я решил, что дело близится к концу: «Постой, это еще не все».

Мы обосновались в Мехико — купили маленькую квартирку в районе Поланко. Найти работу оказалось нетрудно — ведь мы с Исабель были двуязычны и переводили с одного языка на другой что угодно: от деловых документов до литературных поделок. Через родственников, которые по-прежнему жили за городом, Исабель сумела найти отца, воспитанного и веселого старика, который переехал жить к нам в город. Он был свидетелем и единственным гостем на нашей свадьбе.

Когда мы немного обжились, я взял часть выданных Шеллом денег и то, что нам удалось скопить, и заплатил за курс обучения в Университете Мехико. Я изучал литературу, и мои первые наставники, которых приглашал еще Шелл, гордились бы моими достижениями. Через много лет, проведенных в работе и исследованиях, и благодаря неоценимой помощи Исабель я сумел получить ученую степень. Более того, мне предложили место в университете, и вот я стал читать лекции о том, что исследовал в молодые годы; больше всего мне нравилось рассказывать о великих творениях представителей моего собственного народа. Время для нас было бурное, события сменяли друг друга все стремительнее. В те годы я не переставал думать о Шелле и Антонии, и порой мне до смерти хотелось их увидеть, узнать, как они поживают, рассказать, как я счастлив. В каждой новой почте я искал письмо, хотя бы открытку, но тщетно.

Началась Вторая мировая война. В эти темные годы, а часто и впоследствии я все время вспоминал слова Капитана Пирса. Монстр проснулся. Многие не знали, но мне-то было известно, что мрачные замыслы Адольфа Гитлера, жуткие планы геноцида были выношены в Соединенных Штатах «великими людьми» вроде Генри Форда и иже с ним, что немалую лепту во все это внесли открытия «Канцелярии евгенического архива». Время шло, и я все больше убеждался, что даже этих чудовищных зверств недостаточно для Монстра, и время от времени он будет возвращаться и ужасать человечество.

В 1946 году, после того как университет закончила и Исабель, получив степень по математике, родился наш первый ребенок. Мы назвали его Антонио — конечно, в честь мистера Клеопатры. Два года спустя у нас родился второй сын, Диего. Пока сыновья не подросли, мне очень хотелось пообщаться с Шеллом — так, наверное, большинство людей хочет поговорить со своими родителями, когда у них самих появляются дети. Я пытался его найти, но безрезультатно.

Годы шли один за другим, как вереница платочков из нагрудного кармана великого Салдоники. Как-то вечером в 1965 году (для меня это был год пятидесятилетия, а для моего младшего сына — семнадцатилетия; именно в этом возрасте я расстался с Шеллом) Диего рыскал на нашем чердаке и нашел там костюм, подаренный мне Шеллом перед моим побегом в Мексику.

Он спустился с чердака и со словами «я нашел это в кармане» протянул мне клочок бумаги, сложенный пополам. Я развернул пожелтевший листочек и обнаружил телефонный номер, записанный до странности аккуратной рукой Антония. Я вспомнил его слова: «Звони. Ответит старушка. Скажи ей, кто ты, и оставь свой номер — я перезвоню». Я улыбнулся при виде этой бумажки, и у меня возникло несмелое желание набрать номер, но потом я понял, что любая женщина, которая в 1932-м была старушкой, уже давно мертва. И я снова сложил бумажку и засунул ее в бумажник, за потрепанную, выцветшую фотографию Шелла и Антония, стоящих перед «кордом».

В этом же году я посетил Калифорнию — в Беркли проводили недельную конференцию «Литература обеих Америк». Первый вечер я провел, выпивая и болтая с коллегами, которых не видел несколько лет. На второй день я начал тосковать по Исабель и нашим сыновьям, так что вечером остался в своем номере, смотря телевизор и просматривая доклад, который должен был прочесть на следующее утро. В какой-то момент я вытащил бумажник, чтобы извлечь оттуда фотографию Исабель, но сделал неловкое движение, и все снимки из бумажника рассыпались по столу. С ними вывалился и клочок бумажки. Не знаю, что на меня нашло — любопытство? одиночество? — но я набрал номер. Когда на пятый звонок никто не ответил и я уже собирался повесить трубку, на том конце раздался хриплый старушечий голос: