Мадам Пикассо - Энн Жирар

Пикассо насмешливо улыбнулся.

– Вот оно как?

– Именно так. Канвейлер должен выставлять более высокую цену за твои полотна. Если цена на твои картины повысится, то это не только будет способствовать твоей известности за океаном, но и во Франции ты станешь еще более знаменит. Весь мир будет говорить о тебе. Кроме того, нельзя слишком долго выставлять картины в художественных галереях. Их нужно продавать. Они должны разлетаться как горячие пирожки. Ты быстро их создаешь, и продаваться они должны так же быстро.

– Ты все это вычитала?

Ева склонила голову набок.

– Ты смеешься надо мной?

– Вовсе нет. Просто меня удивляет, что ты так заинтересовалась моим творчеством.

– Мне все в тебе интересно. К тому же теперь это наш мир. Я хочу стать для тебя настоящим партнером.

– Знаю, что хочешь, и люблю тебя за это, – Пикассо сбросил книги и газеты на пол и, как змея, скользнул к ней по дивану.

– Тогда скажи, достаточно ли ты любишь меня, чтобы помочь мне приготовить обед? – спросила Ева, когда он положил голову ей на бедро.

Пикассо продвинулся вверх по изгибам ее тела, пока их губы не встретились, и прильнул к ней в чувственном поцелуе.

– Если ты обещаешь надеть только передник, пока будешь готовить, то, может быть, на этот раз от меня будет какой-то толк.

– А если нас кто-нибудь увидит? – улыбнулась Ева и погладила его волосы.

– Никто нас не увидит. Здесь мы существуем только друг для друга, а снаружи никого нет. Это наш маленький рай.

Оба были в этом согласны. Ева не могла представить большего счастья где-либо еще, и знала, что Пикассо думает то же самое. Лето в Провансе было наполнено волшебством, новым для них обоих.

Ева прочитала все книги о живописи, какие смогла найти, и начала вышивать ткань, которую собиралась превратить в изящную накидку. Между тем Пикассо неустанно заполнял стены студии своими новыми полотнами. Он работал гуашью и чернилами на бумаге, а также новыми масляными красками на холсте, иногда несколько часов подряд. Материал не имел значения. Радость и вдохновение, которое он испытывал здесь, проявлялись в ярких красках, которые он использовал.

Со своей стороны, Ева снова начала испытывать удовольствие как от шитья, так и от успокаивающего искусства вышивки, вспоминая учебу в Венсенне под терпеливым руководством матери. Изучая мир искусства, она открывала для себя новые стороны живописи. Многообразие знаний поражало ее, и в жаркие солнечные дни они проводили больше времени в своем уютном убежище, нежели вне его стен. Казалось, что все, от чего ей хотелось бежать в Париж, теперь радовало ее в Провансе, и она еще никогда не чувствовала себя такой живой и естественной.

Ева души не чаяла в Пикассо, а он расцветал под ее нежной опекой. Для них обоих прошлое казалось очень далеким, когда она готовила ему суфле из шпината и телячью вырезку по рецепту его матери, и Ева верила, что любые темные духи и предрассудки, некогда осаждавшие Пикассо, теперь обрели покой.

– Канвейлер наконец-то все продал, – сказал Пикассо однажды поздним утром, стоя за мольбертом.

Ева сидела на полу рядом с ним, разложив выкройки для платья, которое она собиралась сшить и подарить Сильветте.

– Когда я вышел за газетой, коробка стояла снаружи.

– Я знаю, как ты скучал по своим особым кистям и старому мольберту.

– И по твоему очаровательному желтому кимоно. Мы так спешили уехать из Парижа, что оставили даже его, – с озорным видом произнес Пикассо, когда достал халат из коробки и протянул ей.

«Какая насыщенная жизнь выпала этому кимоно, – радостно подумала Ева. – Из Польши в Венсенн, из Венсенна в «Мулен Руж», а теперь в Сорг». Она продела руки в широкие рукава, наслаждаясь чувственным прикосновением прохладного шелка.

– В коробке было кое-что еще, – сказал Пикассо и передал ей сложенный экземпляр газеты «Парижская жизнь», который был засунут между холстами на мольберте. Карикатура на газетной странице сразу же бросалась в глаза. – Мне это неприятно, но я должен быть честным с тобой.

Ева даже издалека узнала рисунок, потому что была хорошо знакома с художником. Она видела, что карикатура подписана Маркуссисом, как Луи теперь называл себя. «О, Луи, как ты мог?» – с какой-то отстраненной печалью подумала она. Когда-то они были близки друг с другом, но Луи так сильно изменился, что она не различала и следа той доброты, которая с самого начала привлекла ее в нем. Иронический заголовок гласил «Шахерезада на балу у султана».

Луи изобразил ее в комичной форме рассказчицы, соблазнившей правителя своей изобретательностью. Он воспользовался своими связями в газете, чтобы высмеять Еву. Рядом с ней он нарисовал Пикассо с шаром на цепи, прикованным к его лодыжке, и самого себя, пляшущего от радости. Внизу стояла надпись: «Джентльмен, который расстался с иллюзиями. Счастливый холостяк и новобрачные».

Ева опустилась на табурет рядом с мольбертом и скомкала газету на коленях. Куда бы они ни уехали, прошлое повсюду настигало их.

– Почему Канвейлер прислал это?

– Думаю, он хотел предупредить, какие сплетни ожидают нас после возвращения в Париж, – со вздохом ответил Пикассо.

– О, Пабло, значит, мы должны вернуться? Почему бы нам не остаться здесь, где мы так счастливы?

– Ах, ma jolie Ева, любовь моей жизни, потому что это не настоящий мир. Рано или поздно мне придется вернуться туда, где живут Воллар и Канвейлер, если я не хочу, чтобы Матисс, Брак или даже Дерен затмили мою славу.

Ева почувствовала, как к ее глазам подступили слезы, но усилием воли отогнала их прочь. Пикассо с отсутствующим видом смотрел на выкройку для платья, которую она разложила на полу, и куски ткани, раскроенные по лекалам для рукавов и лифа. Она видела, что он погружен в раздумья. Потом Пикассо опустился на пол и принялся наугад раскладывать кусочки бумаги. Он взял ее ножницы и вырезал из газеты силуэты разной формы.

– Я занимался этим, когда был мальчишкой в Барселоне. Женщины из соседней квартиры работали швеями, они делали выкройки и всегда оставляли мне куски бумаги, а я размышлял и мастерил другие вещи, вроде небольших коллажей.

– Одна из них была твоей любовницей? – с легкой улыбкой поинтересовалась Ева, наблюдавшая за тем, как его спонтанный замысел обретает форму.

Пикассо поднял голову, словно изумленный ее вопросом.

– Думаю, мне стоит хоть что-то сохранить в тайне от тебя, – сказал он.

Ева рассмеялась. Возможно, он был прав, поэтому она решила сменить тему.

– Для настоящего бумажного коллажа тебе понадобится клей.

Он поместил кусочек от рисунка Луи за рекламой мыла «Норд». Потом он вырезал сердечко из ткани и положил его на карикатурное лицо Луи.

– Пожалуй, мне стоит побольше заниматься коллажами, – сказал он. – Это отлично успокаивает меня.