Орел нападает - Саймон Скэрроу

Макрон склонился к самому его уху.

— Диомед. Ты умираешь. Тебе уже не помочь. Но ты можешь помочь нам. Скажи, кто с тобой это сделал?

— Друиды, — выдохнул Диомед. — Я хотел… заставить их заплатить… Хотел отыскать их…

— Похоже, ты их нашел.

— Нет… они выследили меня первыми. Притащили сюда и…

— Ты видел других пленников?

Черты грека исказила гримаса боли, и, лишь когда спазм ослаб, он кивнул.

— Жену и детей генерала?

— Да! Ты их видел?

Диомед стиснул зубы.

— Они… были здесь.

— Где же они сейчас? Куда их подевали?

— Их… увезли. Кто-то говорил, а я слышал… Их решили укрыть… в Великой Крепости дуротригов. Мэй Дун — так ее называют. У черных жрецов нет оплота надежней.

— В Великой Крепости? — Макрон нахмурился. — Когда это случилось?

— Этим утром… думаю, — прохрипел Диомед, чьи силы убывали вместе с хлещущей из раны кровью.

Очередной приступ боли вызвал ряд новых конвульсий, и рука грека судорожно вцепилась в тунику центуриона.

— Ради всего святого, добей меня… — прохрипел он сквозь стиснутые зубы.

Пару мгновений Макрон смотрел в искаженные мукой глаза, потом мягко ответил:

— Хорошо. Я сделаю это быстро.

Диомед благодарно кивнул и зажмурился.

— Посвети! — велел Макрон, передавая Катону факел, после чего поднял левую руку несчастного и опять взглянул на него.

— Знай, Диомед, я клянусь всеми богами, что отомщу за тебя и твоих родных. Друиды заплатят за свои злодеяния.

Напряженное лицо Диомеда расслабилось, и в тот же миг Макрон быстро и по самую рукоять вонзил меч греку под мышку. Тот дернулся, резко приоткрыв рот, словно удар выбил из его легких весь воздух.

Затем тело обмякло, и голова Диомеда с внезапно широко распахнувшимися, но уже безжизненными глазами завалилась на сторону. Воцарилось молчание. Макрон извлек из тела клинок, вытер его о грязные лохмотья, в которые превратилась туника торговца, и поднял взгляд на Празутага.

— Он говорил про Великую Крепость. Мэй Дун. Знаешь, что это такое?

Празутаг кивнул. Вопрос он расслышал и понял, но остался стоять, как стоял, не сводя глаз с мертвеца.

— Ты можешь отвести нас туда?

Празутаг снова кивнул.

— Это далеко?

— Три дня пути.

— Тогда лучше не мешкать. Друиды опережают нас всего на день. И если мы поднажмем, то, возможно, сумеем перехватить их еще до того, как они скроются в своей долбаной цитадели.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

— И как же это мы их перехватим? — спросил у Боадики Катон, хмуро грызя жесткую, как подметка, говядину.

После кончины злосчастного Диомеда они тут же покинули остров и, прихватив с собой девушку, поспешили в погоню за друидами, внезапно решившими поменять одно укрытие на другое. Макрон приказал продолжать преследование, даже когда рассвело. Необходимость догнать черных жрецов раньше, чем те перепрячут заложников, переборола в нем страх попасться кому-нибудь на глаза. Из сбивчивых слов Боадики, переводившей бормотания Празутага, явствовало, что вызволить семью командующего из-за могучих, ощетинившихся частоколом валов, защищаемых многочисленными отважными воинами и отрядом личных телохранителей царя дуротригов, будет уже невозможно. Генералу придется либо обменять жену, дочь и сына на захваченных римлянами друидов, удовлетворив таким образом требования врага и тем самым навек запятнав свою честь, либо обречь их на сожжение заживо в плетеной кукле по воле жрецов Темной Луны.

Итак, двое римлян и двое сопровождающих их икенов гнали своих скакунов всю ночь и весь день, пока не стало ясно, что хотя бы без короткого отдыха животные просто падут. Выдохшихся лошадей стреножили в ветхом загончике заброшенного хутора и вытрясли им последний корм. Завтра, еще до зари, гонку предстояло продолжить.

Празутаг нес первую стражу, остальные, поев, попытались заснуть, кутаясь, как обычно, в плащи, так как начало весны выдалось очень холодным. Макрон, правда, провалился в крепкий сон почти сразу, как завернулся в плотную ткань, а вот Катона все мучили мысли. И об ужасной участи Диомеда, и о том, что уготовано им самим. Он весь извертелся и, в конце концов откинув плащ, встал, добавил топлива в угасавший огонь и достал из седельной сумы сушеное мясо. Говядина была твердой, как дерево, и, чтобы проглотить хоть кусочек, ее приходилось жевать и жевать. Впрочем, это вполне устраивало Катона, нуждавшегося хоть в каком-то занятии. Он расправлялся со вторым ломтиком мяса, когда подошла Боадика. Девушка села напротив юноши, по другую сторону маленького костерка, который они рискнули развести, понадеявшись, что от чужих глаз его пламя укроют стены полуразрушенного строения. Соломенная кровля давно оставленной всеми хибары провалилась внутрь, и сейчас языки огня лениво лизали куски древесины, отломанные Катоном от рухнувшей на пол балки, почти превращенной временем и непогодой в труху.

— Как-нибудь перехватим, — ответила на вопрос юноши Боадика. — Твой центурион считает, что мы с этим справимся.

— Ну, догоним мы их, а дальше-то что? — не унимался Катон, боязливо косясь на похрапывающего командира. — Чего можно добиться втроем, имея дело с невесть каким количеством друидов? Там ведь наверняка будет еще и охрана. Это просто самоубийство!

— Не стоит смотреть на вещи так мрачно, — осадила его Боадика. — Начнем с того, что нас четверо, а не трое, и Празутаг один стоит десятка лучших воинов-дуротригов, какие только появлялись на свет. Твой центурион, насколько мне известно, тоже грозный боец. Друидам придется здорово попотеть, чтобы справиться с этой парочкой. У меня с собой лук, и ты уж поверь, даже легкая охотничья стрела при точном попадании разит насмерть. Остаешься ты. Каков ты в драке, Катон?

— Я могу постоять за себя.

Катон распахнул плащ и постучал пальцем по наградному знаку. Он получил его более года назад за спасение командира в бою. Вон этот командир, храпит как ни в чем не бывало.

— Это мне дали не за ведение хроник.

— Нимало не сомневаюсь. Я не хотела тебя обидеть, Катон. Просто прикидываю, каковы наши шансы, а ты, уж не обессудь, не выглядишь головорезом.

Катон подавил улыбку.

— Вообще-то я и стараюсь не выглядеть головорезом. Не нахожу в этом ничего привлекательного.

— Внешность — это еще не все, — хихикнула Боадика.

С этими словами она повернулась, посмотрела на спящего центуриона, и Катон вдруг увидел во взгляде девушки нежность, никак не вязавшуюся с холодком, возникшим в отношениях между ней и Макроном и вроде бы только крепнувшим все последние дни. Из чего следовало, что Боадика по-прежнему относилась к Макрону лучше, нежели полагала сама. Впрочем, Катона это совсем не касалось.