Лисёнок Ян и Кристалл Судьбы - Ирина Никулина

звезды, они растекались в одно большое голубое пятно с двумя зелеными глазами, и, наконец, все заволокло туманом ночи. Он потерял сознание.

Как тягучая мгла просочился призрак сквозь дверь квартиры Софии Саливан. Он плавно двигался меж темных комнат, медленно нависая над спящими и заглядывая в их лица. Он склонялся над человеком и ждал… ждал… когда тот откроет глаза, и тогда он вливался в них, и человек начинал видеть, чувствовать, думать так, как хочет призрак, делать то, что он велит ему… Человек уже не принадлежал самому себе, демон владел и повелевал им, как незримый кукловод, дергающий за ниточки. В то утро София Саливан открыла глаза совершенно другим человеком.

Глава 7. «Маша и медведь».

Не помня себя, София позавтракала, механически почистила зубы, оделась и вышла во двор. Ноги сами несли ее, а она даже не задумывалась, куда. Мысли ее бродили где-то, как во сне. Если бы какой-то прохожий остановил ее, она бы даже не поняла, что он хочет от нее. Она, как лунатик, шла по городу, сворачивая то направо, то налево, не замечая ничего вокруг, не видя и не слыша. Люди оборачивались в след странной девочке, которая, как сомнамбула, шла по городу и что-то шептала себе под нос.

Она даже не заметила, как оказалась в лесной чаще. К ней подошел высокий человек с черной бородой. Ларсон отделил от Софии ее фантом и приказал ему вернуться в город. Фантом медленно поплелся в сторону Сноутона.

Ларсон взял Софию за руку и повел куда-то. Она не сопротивлялась, не кричала, не звала на помощь. Она покорно и послушно шла вслед за ним. Он привел ее в какую-то избушку, и они долго сидели в ней, пока не стемнело. Тогда Ларсон вышел на порог, а вернулся уже медведем, огромным, черным, косматым… он подошел к девочке и истошно заревел. София вздрогнула и уставилась на медведя. Ни страха, ни удивления она не испытывала. Все это было для нее каким-то далеким и нереальным. Она с интересом осматривала избушку, и совсем не удивилась, когда услышала голос у себя в голове.

— Идем, садись мне на спину, я повезу тебя, — сказал медведь.

Она послушно забралась на широкую спину и удобно на ней устроилась. Медведь нес ее через лес, а она лежала на спине и смотрела на облака, проплывающие над головой. Постепенно ясность ума стала возвращаться к ней. Она снова четко слышала звуки хрустящего снега под медвежьими лапами, ощущала его запах, но на душе у нее было спокойно, как будто так все и должно было быть. Через час или два ей стало любопытно, и она заговорила с медведем.

— Куда ты везешь меня, мишка?

— Много будешь знать, скоро состаришься, — был ответ.

— А… Ну ладно, а долго нам идти?

— Долго.

— А что потом?

— Любопытной Варваре на базаре нос оторвали.

— Какой ты, однако, ворчун, мишка…

Она недовольно перевернулась у него на спине и замолчала, но через пять минут снова стала одолевать медведя вопросами.

— Давай играть, я буду Маша, а ты — Миша, — смеялась она, — Ты помнишь эту сказку?

Она запустила руки ему в косматую шкуру и погладила его по загривку, от чего по спине медведя волнами побежали мурашки.

— Отстань от меня, — буркнул медведь.

— Как так, отстань, ну уж дудки. И вообще, я есть хочу, когда мы есть будем?

Медведь остановился и, скинув смеющуюся девочку в сугроб, отряхнулся, превратившись в высокого бородача. Ларсон никогда не имел дела с детьми, он и не знал, насколько они могут быть докучливы и несносны, но дал себе слово сохранять спокойствие, во что бы то ни стало. Девочка была нужна для важного дела. Ей нельзя было причинять вреда. Сжав зубы, он стал разводить костер. «Терпенья мне! О! Боги! Дайте мне не убить ее раньше времени!», — думал он.

Уютно устроившись возле костра, они ели жареного в сметане кролика, запивая горячим сбитнем из больших кубков. От сытной еды клонило в сон, и София заснула. Огромный медведь взвалил ее на спину, и они зашагали дальше.

Время шло, мало-помалу он начинал привыкать к ней. К концу третьего дня он уже заметил, что ухмыляется в ответ на ее шутки, и поймал себя на мысли, что девчонка-то, в принципе, не плоха…

Серая сущность заставила Софию осознавать свое похищение как игру. Для нее все это было сном, веселым приключением, сказкой, воплотившейся в жизнь. Она по-доброму относилась к гиганту в косматой шкуре, ласково называла Мишей и чесала ему спинку, от чего медведь млел и таял, а она чувствовала, как волны удовольствия разбегаются под его всклокоченной шерстью.

Вот уже пятый день шли они через лес. Девочка ехала на спине медведя, иногда засыпая от мерной качки. Временами они останавливались. Ларсон становился человеком, разводил костер на лесной полянке, готовил неприхотливый обед.

— Где мой короб с пирожками, а ну говори, куда ты его подевал? — эта игра в Машу и Медведя порядком надоела Ларсону. Вначале он пытался рычать и пугать девочку, но та только хохотала. Страха в ней не осталось ни на грамм. Он даже пытался укусить ее, но она неизменно смеялась и даже хватала его за язык! Несносная девчонка! И всегда на привале требовала короб с пирожками! Ну, сколько можно!

— Вот твои пирожки! — он поставил перед ней невесть откуда взявшийся короб. София взвизгнула, подпрыгнула и захлопала в ладоши. Смеркалось. Закат окрасил морозное небо в малиновый цвет. С последним лучом солнца уходило тепло дня. Мороз крепчал. Кое-где уже загорались первые звезды. Было слышно, как трещат от мороза деревья в лесу, и запоздалые птицы устраиваются на ночлег среди голых ветвей деревьев.

— Ну, Мишка, хватит ворчать! Твои пирожки — самые вкусные в мире! — сказала София и подбросила хворосту в костер.

— Еще бы, это вам не куски пресного теста не пойми с чем внутри… Это… Еще моя бабушка такие пекла… — вздохнув, пробормотал Ларсон, удивляясь, как это маленькая чертовка все-таки вывела его на душевный разговор…

Он не любил вспоминать прошлое, не любил говорить о своих родных. Все это отзывалось в нем чем-то неприятным, от чего неизменно портилось настроение, он становился угрюмым и злым. Но эта маленькая девочка видела в нем не страшилу и чудище, а друга и доброго товарища. Это было непривычно и странно. Он как будто ступал на неизведанную землю, от чего ему становилось не по себе.

За всю свою жизнь Ларсон не имел никаких человеческих слабостей и привязанностей, но