Сталинъюгенд - Алексей Кирпичников

Чекисты облегчённо оторвали зады от сидений, одёрнув прилипшие к ляжкам галифе, и начали задвигать стулья на место. Оставшись наедине с Лаврентием Павловичем, комиссар 1-го ранга не спускал глаз с оберчекиста, расслабленно откинувшегося на спинку кресла.

Не забывая, как обидно обошёлся с ним Сталин, владелец второго по значению кабинета страны не хотел, чтобы и Всеволод затаил, теперь уже на него, Берию, обиду за то, что наркома вынужденно отчитали наравне с подчинёнными. Прежде чем начать говорить, член ГКО интенсивно помассировал рукой складки кожи на затылке, как бы пытаясь снять накопившуюся усталость. Затем, сев прямо, он несколько раз попеременно то расправлял плечи, то разводил лопатки, высвобождая из плена затекший позвоночник. Потом занялся пенсне, тщательно протерев его куском фетра. Закончив процедуры, Берия водрузил пенсне на переносицу и примирительно сказал:

— Будет тебе, Всеволод, и на старуху бывает проруха — учтём на будущее. Пусть это станет нашим самым большим проколом. Забывать такое нельзя, но сейчас, когда выводы нами сделаны правильные, — давай больше не терзай себя и думай о работе — у тебя и без «Четвёртой Империи» её хватает.

Обласканный Меркулов, ещё даже не ведая о сюрпризе, заготовленном шефом, уже весь залоснился и только что не заурчал от удовольствия.

— Вот-вот, Лаврентий Павлович! Это вы совершенно точно подметили!… Жаль — их всего лишь в ссылку!

— Брось. Я думаю, мы заслужили сегодня хороший ужин. Собирайся, и поехали ко мне.

— С превеликой радостью, Лаврентий Павлович!

Ободренный управдом Лубянки расцвёл на глазах, и после довольно внушительной паузы неожиданно сказал, игриво взглянув на шефа:

— Только… позвольте мне, пожалуйста, сделать от вас один телефонный звоночек?

— Звони, — несколько озадаченно разрешил Берия, удивившись столь необычной просьбе.

Меркулов перегнулся через огромный стол, вынужденно оттянув зад, и взял трубку ВЧ, стоявшего рядом с Берией. Набрав в этой, отнюдь не самой удобной позе три цифры, он соединился со своей приёмной. Трубку немедленно снял завсекретариатом.

— …Подавальщицу Антонину срочно на Садово-Кудринскую! — коротко распорядился нарком, сложившись на время разговора в прямой угол.

Затем он вернулся в вертикальное положение и, растянув рот в улыбке, почти заговорщически проворковал:

— Вы меня извините, Лаврентий Палыч, что я без спросу похозяйничал, но хороша чертовка — слов нет. Лучшей подавальщицы просто не встречал. Обслуживает столь квалифицированно, что пища сама в рот запрыгивает… как у Гоголя с галушками. Помните?

— Помню… Только там хозяйничал чёрт, а у тебя, как говоришь… чертовка. Ну что ж, отменить твой приказ — это уронить авторитет наркома в глазах подчинённых… Такого я делать не вправе… пока тебя не сняли.

Берия по-иезуитски подхватил шутливый тон Меркулова и продолжил:

— Мы с тобой всё-таки — военнослужащие. Раз считаешь, что моя обслуга управится хуже твоей — поверю на слово. Поехали. Сядешь со мной в машину, там и продолжим разговор. — Лаврентий Павлович совсем расслабился, видимо, в предвкушении знакомства с какими-то особенными способностями подавальщицы Антонины.

* * *

Устроившись в длинном лимузине, на бешеной скорости несшем их из Кремля, Меркулов снова вспомнил о подследственных школьниках: «Сколько крови за эти месяцы, а особенно за сегодняшний день выпили из него эти маленькие ублюдки… Наверное, только Влодзимирский стал бы измываться над ними так же изощрённо, как он, сними с них защиту Хозяин».

— …Чтобы больше не возвращаться к этой теме, — вдруг прервал его размышления, как будто заглянувший в душу Берия. — Завтра согласуй с Горшениным обвинительное заключение в отношении этих засранцев. И проверь, чтобы в нём написали что-нибудь пожёстче, а к вечеру, вместе с прокурором, собери их в подвале, в расстрельном отсеке, и зачитай… с чувством. Не забудь хорошенько нагнать жути… а уж потом объяви ссылку с выездом из Москвы в течение 48-ми часов. Выпустишь всех одновременно, а родителей пока не уведомляй… пусть своим ходом по морозу домой добираются. Ха-ха-ха. — Улучшил и без того поднявшееся настроение обервертухай, и даже весь как-то напрягся, распаляя себя мыслями о грядущей встрече с вулканической Антониной.

* * *

Начслед Влодзимирский действительно чувствовал себя хуже всех.

«Я выполнил все указания наркома и подготовил щенков для выполнения любого задания… а в итоге… мной просто подтёрлись», — горестно думал Лев Емельянович по пути домой.

В это время восемь юношей уже засыпали, ворочаясь на своих закаменевших матрасах и не ведая, что их судьба сегодня решена окончательно — заточение в неволе закончится завтра вечером.

* * *

Прошли сутки. Драматург Меркулов стал ещё и ассистентом «режиссера», инсценировав приказ Сталина. Заодно он взял себе в этой постановке роль ведущего.

18 декабря 1943 года, ровно в девять вечера, комиссар госбезопасности 1-го ранга, одетый в форму генерал-полковника, распорядился спустить арестантов в расстрельный подвал НКГБ. В предбаннике, где обычно объявлялся смертный приговор, он приказал усадить их на длинную скамью под охраной восьми солдат внутренней службы и восьми конвоиров. Сам нарком государственной безопасности всея СССР занял место в центре сдвоенного стола, установленного напротив скамьи с заключёнными. По правую руку от него сидели генералы Влодзимирский, Сазыкин и Румянцев, а слева синел мундиром с лавровыми ветвями, нашитыми мишурой на стойке воротника и обшлагах рукавов, прокурор 1/6 части суши Горшенин.

С каменным лицом нарком обвёл взглядом повзрослевших мальчишек. За полгода тюрьмы каждый вытянулся и здорово спал с лица. На недавно снова остриженных «под ноль» головах уже начал щетиниться ёжик.

Меркулов хотел увидеть в их глазах страх и увидел наверняка, если бы против него сидел каждый в отдельности, но, собравшись вместе и почувствовав локоть друга, они взглядами теперь выражали лишь настороженность.

Это не смутило Всеволода Николаевича. Взяв со стола приговор, он поднял голову и, разделяя слова по буквам, зазвенел голосом маршала, принимающего парад на Красной площади.