Крысобой - Александр Терехов

Свиридов еще дважды поднял бур, очистил, замерили — осталось немного. Показали — на локоть, одежда вымокла, и сразу перестал чувствовать холод, под шапкой таился еще кругляш сухого тепла, ливень не смирялся, но бил уже равномерно, без обвалов — выдыхается, все! бур победно выскочил — смеялись и протягивали руки — на самом острие налип кружок жирной земли, чернозем! конец глине! Отламывали, мяли землю, перебрасывали Свиридову, показывали большой палец: «Советский Союз!» — к шуму воды приплелись истошные возгласы, я высунулся из-под клеенки — бабы испугались, почти добрались, но от их дерганий снялся с места и поехал пролет лестницы, они вовремя отцепились и теперь ползли на карачках, марая шубы, им бросали веревки, но они не видели, лестница искривилась, отделивши щелями пролет от пролета. Вдруг спокойно всхлипнула вода, словно покидая ванну, я обомлел: бур проваливался, лишь верхушка еще торчала над землей, люди лежали вразброс, приваленные землей по плечи, одинаково барахтаясь, сверху закричали все по-птичьи, непрерывно. Я, пьяно шатаясь, подбежал к лестнице на помощь, дождь редел, бур проваливался глубже, дно так страшно приближалось, будто я падал сам, я заметил пену, крутит вода! — не проваливается бур, тонет, это поднимается вода, лестница стонала и раскачивалась. Лезли ко мне брызгающиеся грязные кульки, перебирающие розовыми когтями под визг, рвущийся отовсюду, они словно отпихивали воду ногами, а вода гналась, с шипением распираясь на каждом уступе, срывая клеенки, выдирая палатки, заглатывая доски и коробки и опять распухая, я бросился прочь, от притяжения грязного клокочущего пузыря, я давал себе слово оглянуться на каждом следующем уступе, но смог остановиться только наверху, попробовав землю, заметив деревья — куда лезть. Вслед за мной пружинистая сила выбрасывала других, они кулями валились в грязь, задыхаясь и отплевываясь, унимая в руках дергающиеся, хватающие движения, разрывая ремни, сбрасывая брюки, исподнее, стаскивая друг с друга сапоги, никто нижним не помогал: смотрели и кричали, снизу доносились кличи Свиридова:

— На-за-ад! Спасать! Вязать плоты!

И сейчас же его вышвырнула наверх та же страшная сила, и он взбрыкивал, скидывал одежду, истощенно хрипел и выжимал шапку, мутная вода без ряби казалась неподвижной, но, если глянуть на края, заметно, как поднимается она, мерно раскачиваясь, как опирается на уступы и разливается шире, опять показалось: мы падаем — невольно все отступали; противоположный край раскопа вдруг оказался другим берегом — далеко, грязное тесто пучилось и соединяло берега, люди замолкали, носились и кричали две чайки, ныряя к воде и качаясь в воздухе, вода замедливала подъем и вращение, в ней можно было различить тряпки, черенки лопат, доски, кверху днищами плавали лестничные звенья, то и дело вода выпускала из нутра неприятно рыгающие пузыри. Дождь истощился, небо выбелилось. Дождь растопил снег, и кругом открылось поле, слегшая трава, похожая на бурые водоросли, весенне пахло хвойными иглами, в мокрых кустах с сухим трепыханием путались воробьи, деревья почернели, разжигали костры, я нашел Свиридова, он, приплясывая, переодевался в сухое, слезы сползали с его лица сами собой, я спросил:

— Докопался?

Он зашатался меж молчащих, сбивающихся у костров людей, оборачивался, замирая на пузыри, выпрыгивающие из глуби, он хватал неуверенно за ближние рукава.

— Все здоровы? Что, или кого-то нет? Слава богу — живы! Или кого-то нет? Носить дрова, установить очередь! Посмотрите друг на друга — кого не хватает? Все? — И возвышал голос: — Ничего, ребята, подымемся! Возьмем у американцев опыт. Американцы давно придумали, как поднять. Не повезло — подземная вода, избыточное давление. Нам поверят!

Свиридов закрыл обеими руками лицо — по дороге спешили черные автомобили и останавливались «елочкой», крылышками распахивались дверцы, последним прибыл автобус Львовского автозавода.

Прапорщик едва не упал, но освобождался от подхватывающих рук.

— Уже. Умеют работать. — У него слезливо схватывался подбородок. — Я отвечу! За мной не ходить! — И покачался навстречу бежавшим от автомобилей — развевались плащи, я не отставал, Свиридов что-то приговаривал себе под нос, смазывая ладонью по бровям, негромко запел, тяжким вздохом набирая дыхания для очередного куплета, остановился, дойдя до отведенного себе предела, и опустился на колени, расставив руки коромыслом, и заплакал в голос, я вцепился в его плечо.

— Товарищ прапорщик! Встаньте!!

— Пусть! Теперь — их воля. Девять областных музеев…

— Свиридов, отставить! Вста-ать! — просил его Губин, он добежал первым. — Что за проявления? Смотрит же личный состав! — Витя остановил своих. — Не подходить!

— Решил для жителей водоем. Пусть моются. Белье можно постирать. Теперь мы здесь отдохнем. — Прапорщик опустил руки и броском попытался ухватить Губина за колено. — Прости!

— Что? Свиридов, я прошу вас! Что вы такое… Встать, смирно! С вами просто невозможно по-людски… Мы торопимся, внимательно прошу. — Витя зацепил за шею Свиридова и меня, мы ткнулись в его щеки. — Кончено! Едем встречать Президента. Город ждет. Будем праздновать. Недостойно отменять. Тем более — все готово, осталось заполнить чем-то место. — Губин тряхнул меня. — Вас в городе мало кто видел. Рост подходит. Оденут. Парикмахер, волосы. Ваше отсутствие, товарищ прапорщик, также не заметят. Только немного подкрасить. Молчать! Вы сделаете, я прошу. Кому зря не поручишь. От вас всего ничего — выйдете на крыльцо, посмотрите, на вас посмотрят, снимут, и проезд по городу — распорядок сократим. Вам — только рукой помахать. Я придумал, товарищи подсказали. Знает еще один. И вы. Я буду рядом. Все время буду рядом. Никто близко не подойдет. Да их никто близко и не видел. Это последнее, честно. — Губин заново встряхнул меня. — Это не противоречит… В полдень — на вокзале. Успеем. Все, идем, идемте, ходу, вон, в автобус, там занавесочки. — Повлек нас, но Свиридов дурашливо начал упираться. — Товарищ прапорщик, вы что?

— На колени! — приказывал Свиридов и смеялся сам над собой. — Проси на коленях! Падай в ноги.

Губин измученно улыбнулся и потащил нас дальше. Свиридов взрывами хохотал, восклицал:

— На колени! — Вис на его руке и делал вид: что все, дальше не иду. — Целуй руку!

Все расступались, мы — одни, догнал лысый солдат в телогрейке и подпихивал Свиридова в зад — подсаживал в автобус, Губин заученно проговорил кому-то внутрь:

— Это офицеры Министерства безопасности. Вы поняли, нас попросили из Москвы на случай иметь похожих людей. Для безопасности. Я понимаю, что поздно хватились. Ну хотя бы отдаленное сходство. Когда пора, я постучу.

Выпрыгнул, автобус поехал, мы увидели зубоврачебные кресла, зеркала и старух в синих халатах, спросил время: восемь утра, Свиридов прошелся меж кресел, его усаживали, окликнул меня:

— А правда, у меня походка генеральская? — И зевал, а нам протирали лица водой с церковным, похоронным запахом.

— Вот чем закончилось, — протянул лысый солдат, он тоже с нами, я вздрогнул, предупредил Свиридова:

— Клинский! Не слушай его! Чего тебе? Чего ты к нам ладишься? — Посмотрел на его череп, ожидая увидеть впадины, бугры, синие пятна.