Опасное увлечение - Керриган Берн

Что касается эгоизма и хитрости… ни того, ни другого он, казалось, не понимал. Он лгал ради того, чтобы убить. Или выжить. Но не для того, чтобы избежать осуждения или неловкой ситуации. Свои преимущества и навыки осознавал реально, без ложной скромности, но и без самолюбования. Никогда их не преувеличивал, но и не преуменьшал. Искусство соблазнения было ему чуждо. Язык лести неведом, как греческий или арабский. В отношениях он соблюдал дистанцию, никогда не выходя за пределы договоренностей ни письменных, ни устных.

И говоря, что хочет ее, что она прекрасна, он мечтал о ней, он это и подразумевал. И этой ясностью покорил ее сильнее, чем любой из ее поклонников самыми поэтическими словами.

И его ничто не стесняло. Мальчик, родившийся в клетке, мало чему научившийся, за исключением жестокости и умения выживать. Брошенному в этот мир, ему пришлось самому прокладывать себе дорогу, полагаясь исключительно на навыки, которые он когда-то приобретал.

На насилие и смерть.

Но мог ли он сводиться к этому? Несмотря на все свои утверждения, он не утратил способности чувствовать. Судя по тому, что он страдал от кошмаров. По тому, что ей говорил. В его речах, в особенности поначалу, была бесцеремонность и вульгарность, однако он умел дарить слова самые желанные и приносящие самое бескорыстное удовольствие.

Только потому, что считал: прийти к нему она могла только во сне. Поскольку думал, что наяву с ним никогда ничего хорошего не происходило и произойти не могло.

Что, если она сможет заставить его думать по-другому? Что, если она принесет в его мир добро? Безнадежен ли человек, на руках которого столько крови? Раньше Милли не размышляла об этом, однако после прошлой ночи…

Господи, что за ерунду она сочинила? Романтичная дура, как вечно называл ее брат Мерек. И, скорее всего, он был прав.

— Они сорвали с меня очки и повалили наземь, — послышался из-за двери голос Якоба, отвлекая Милли от ее мыслей. — А я ничего не вижу и не могу их отобрать.

Что это? Милли не знала, что над ее сыном издевались. Ей он, зная, что это ее ранит, не рассказывал того, что доверил заботившемуся о ней и опекавшему ее Кристоферу.

У него никогда не было отца, а она никогда не предоставляла ему возможности завести товарищеские отношения с мужчиной. Конечно, он знал ее коллег-актеров, а также господина Бримтри, однако из-за скрытности характера Якоб никогда ни с кем из них особенно не сближался. Не было ли ее материнским упущением, что первый мужчина, с которым сын, казалось, сошелся, убивал людей за деньги?

Вполне вероятно. Она вздрогнула. Тем не менее, он спас Якобу жизнь…

— Тебе не надо их отчетливо видеть. — Голос Кристофера громовыми раскатами отражался от стен бального зала. — Сосредоточься на пространстве между тобой и твоим противником, неважно, насколько расплывчато ты его видишь. Даже не глядя на него прямо, ты заметишь все. Сможешь сказать, откуда будет следующий удар еще в тот миг, когда в его голове только появилась мысль.

— Я хочу попробовать, — потребовал Якоб.

— Как вода, — напомнил Кристофер. — Выбирай путь наименьшего сопротивления, но не позволяй никому остановить тебя.

Переступив с ноги на ногу и оставаясь незамеченной в тени, она прислонилась к полуоткрытой двери.

От увиденного у нее перехватило дыхание.

На его теле блестел пот, стекая в углубления между буграми мышц. И вместе с тем движения этого гиганта показались ей почти сверхъестественно изящными, хотя решить, врожденная это грация или приобретенная долгими годами тренировок, она не могла. Ей не верилось, что ее пальцы ласкали эти мышцы, спускались по упругим колоннам его спины, когда они вдвоем слегка раскачивались в едином ритме. К ней прижимались кубики его пресса, она чувствовала, как их безукоризненные формы налегали на ее плоть.

Ее пальцы задергались от воспоминаний о нем, а те лишь сильнее пробуждали любопытство. Среди своих странных и страшных орудий стоял он, мужчина. Жесткий, властный и потрясающе мощный. Соблазнительный, твердый, испещренный шрамами.

И необычайно терпеливый с почти смехотворно маленьким мальчиком, осыпающим его бесхитростными, беспорядочными ударами.

Ей уже давно следовало прекратить просто подсматривать за этой игрой, а вмешаться, что-то сказать, что-то сделать. Но как она могла, если земля буквально уходила у нее из-под ног? Качалась, словно палуба корабля на штормовых волнах.

Каково это, владеть сердцем такого мужчины? Одна мысль об этом казалась богохульством.

Но ведь его богохульства восхитительны? Его греховность доставила ей удовольствие в темноте…

— Мама? — Две пары голубых глаз с настораживающей синхронностью устремились туда, где стояла она.

— Якоб, любимый, Уэлтон уже подал завтрак и невежливо заставлять его ждать.

Милли ненавидела это задыхание в своем голосе.

— Но у нас урок в самом разгаре.

Якоб вернулся в стойку, приготовившись сражаться.

— У меня есть центральная линия, и никто не сможет меня с нее столкнуть. Ну, мистер Арджент сможет, но больше никто. Я смогу ударить кулаком любого, кто попытается схватить меня за горло. Кроме того, мама, ножом, даже ножом для джема я смогу оторвать коленную чашечку. И…

— Якоб. — Она сказала тверже, поняв, что Арджент учит ее сына тому же, что не далее как вчера показал ей.

Он хмуро уставился в пол.

— Да, мама.

Проходя мимо нее, он так драматически понурил плечи, что ей подумалось: а не слишком ли много времени она позволяет ему проводить в компании актеров.

— Я приду, коханый, — сказала она мягче. — Мне надо поговорить с мистером Арджентом.

Она услышала, как Якоб, спускаясь по лестнице в холл, пробормотал себе под нос: «Я знал, что нельзя было говорить про коленные чашечки».

При взгляде на сына ее сердце сжалось. Его запугивали? Почему она не знала?

Кристофер подошел к умывальнику и вытер покрасневшее лицо, шею и грудь влажным полотенцем. Милли снова поразили его мышцы, большими волнами перекатывающиеся по его спине, сходящей к узким бедрам и исчезающей в этих странных брюках с самым соблазнительным изгибом ягодиц.

В прошлый раз в этой комнате они были вместе…

Мигнув, Милли оторвала пристальный взгляд от конкретной части его анатомии, прочистила горло и мысли. Ее расшитые туфли были на невысоких каблуках, и, подходя к нему, она могла слышать шелест своих тяжелых юбок по полу.

Он напрягся, но не посмотрел на нее. Кроме бинта, который она сама наложила ему на предплечье, перевязаны были также костяшки пальцев, и на повязке выступили пятна крови.

— К концу недели вы будете напоминать египетскую мумию, — проговорила она, пытаясь за улыбкой скрыть подлинное беспокойство. — Вы в порядке?