Умру вместе с тобой - Татьяна Степанова

– Я вас в Солнечногорск не пущу, – известила Катя Миронова, когда они покинули наконец больницу. – Из вас столько крови взяли! Вам нужен полноценный отдых. И не возражайте. Иначе мы с Сережкой вас просто свяжем!

Мещерский за все это время не проронил ни слова. Он о чем-то сосредоточенно думал. Но с Катей не делился. За руль разбитой полицейской машины Миронова он сел сам. И они с грехом пополам уже ночью добрались до Фрунзенской набережной, где все и началось. Подняли Миронова в квартиру – он совсем ослабел. И сгрузили его на Катин диван в гостиной. Вот так – сегодня ты, а завтра я…

Катя снова попросила Сережку остаться. И он остался. Молчаливый и задумчивый. Явно не впечатленный громким задержанием.

Утром Миронов все еще спал. И Мещерский запретил его будить и даже выключил звук у всех их мобильных. Катя оставила его на кухне – он снова варганил какое-то варево на завтрак. «Диетическое» – вроде как «мультизерновую» кашу из хлопьев. «Миронову нужна сейчас здоровая пища».

Катя выпила кофе и поехала на работу. Узнавать новости. Но их пока не было. Все словно подвисло. И тогда она…

Она снова отправилась в Музей Востока.

Объяснить себе этого не могла – почему, зачем? Одно она знала – Серафиму Крыжовникову выпустили из ИВС.

– Африканский зал уже открыли? – спросила Катя у охранника, предъявляя удостоверение на служебном входе. Тот и так ее узнал. Зачастили к ним полицейские.

– Нет еще. Куратор Крыжовникова сейчас как раз там.

Катя шла по музейным залам знакомым путем. Толкнула двери зала «Искусство и Магия».

Треснувшую витрину уже заменили. И все было вроде как обычно. Как прежде. Стул в виде крокодила. Мали. Принцесса. Бенин. Первопредок…

Серафима стояла возле витрины с Черной головой. Катя не удивилась этому – здесь ее место теперь…

– Подозрения в совершении убийств с вас сняты, – объявила она Серафиме. – И вы опять на работе. Снова на своем посту.

– Что же вы одна ко мне явились? – ледяным тоном поинтересовалась Серафима. – А где ваш безумный напарник?

– Он занят.

– Он в меня стрелял там, в доме.

– Вы его вынудили. Мы пока не выдвигаем против вас обвинения в незаконном проникновении в дом Афии и попытке кражи, но вы… вы должны подтвердить свое намерение сотрудничать с нами.

– Сотрудничать с вами? – Серафима смотрела на нее странно. – А что же все-таки приключилось с вашим напарником?

– Я же сказала – он занят. Служба.

– Он меня чуть не убил.

И тут Катя заметила, что зажившая ссадина на щеке Серафимы рдеет, хотя и обильно намазана тональным кремом.

– Думаете, я забуду об этом? Нет, мы этого никогда ему не забудем. – Серафима положила руку на витрину, словно объединяя себя с Черной головой. – Такие вещи не прощают, правда? За такие вещи всегда наступает расплата.

Катя хотела было повернуться и уйти, однако… что-то мешало ей это сделать. Может быть, взгляд этих белых вытаращенных глаз… и эта ухмылка… шрам…

– Если это предупреждение, угроза, то вы… вы не можете угрожать никому и ничем. Вы же не нашли ключа, хоть и искали его там, на даче… Если он вообще есть – тот ключ. В чем я лично очень сомневаюсь. И потом, вы не владелица этой скульптуры. Владелец – фонд Романова. А вы просто музейный хранитель. Пешка. Вы – пешка, Серафима.

– Сегодня утром у юристов окончательно подписаны документы, передающие нашему музею право собственности на все экспонаты. Фонд Романова подписал все бумаги. Он щедрый даритель. И теперь это все наше. Дар состоялся. Это все принадлежит музею. – Серафима любовно погладила витрину. – А у вашего напарника с пистолетом будет печальный конец. Вот увидите… Потому что есть вещи, которые мы не прощаем никому.

Вечером, вернувшись с работы, Катя первым делом спросила Мещерского, открывшего ей дверь:

– Как он?

Мещерский шепотом сообщил: Миронов спал, потом проснулся и на какое-то время «уподобился урагану» – названивал по телефонам, узнавал, распоряжался, ругался, доказывал. Порывался куда-то ехать. Но его шатало из стороны в сторону, и голова у него кружилась. Вконец обессилев, он снова уснул.

Они шептались в холле, как заговорщики: «Нельзя его отпускать никуда сегодня, а завтра посмотрим». Катя собралась немедленно извлечь из морозилки курицу и «сварить горячего бульона – ему полезно». На цыпочках они поплыли на кухню, но не удержались, заглянули в комнату – Миронов лежал на диване на высокой подушке. Он смотрел на них.

– Как дела, Володя? – спросила Катя, подходя и садясь у него в ногах.

– Нормально. Спасибо вам и Сергею за хлопоты. Я сейчас соберусь и поеду домой.

– Нет. – Катя взяла его за руку. – Пожалуйста, останьтесь.

– Не хочу вам мешать здесь.

– Останьтесь, – попросил и Мещерский. – Впереди важные дела, большие события. Вам силы потребуются.

Катя вглядывалась в бледное лицо Миронова и… не то чтобы она нервничала по поводу слов Серафимы… однако… странное какое-то чувство… хрупкости… словно то музейное стекло снова дало трещину и растаяло, как лед, открывая нездешние дали… пылающий костер, запах керосина… и пепел… ничего, кроме пепла…

– Феликс пробудет в клинике еще несколько дней. – Миронов снова откинулся на подушки. – Я звонил в больницу. Никаких следственных действий врачи с ним не разрешают, пока он в реанимации, да и потом велят ждать улучшения состояния – он на снотворном, на успокоительном. Врач мне – была же попытка суицида, возможен рецидив. Надо, чтобы время прошло. Я не стал спорить… я… я вообще пока не уверен на сто процентов. Такие улики мы нашли, и он сам признался. Но он не конкретен в деталях.

– То есть? – спросил Мещерский.

– Он сказал про Изи и Афию. А вот про Полозову и Динару – такое ощущение, что он про них не знает.

Катя молчала.

– Но эти штуки, кнуты – все перевесят как улика. Любые нестыковки. Эксперты ими уже занялись. Там, правда, нет ни следов крови, ни следов костного вещества, ну, это и понятно – убрал за собой все, подчистил. Я звонил в больницу насчет Динары – она до сих пор в реанимации.

– Она все равно Феликса не опознает, – заметила Катя. – Я тоже сказать не могу, он был на остановке или не он, так же, как и насчет Серафимы. Она…

– Что?

– Она не в себе, говорит странные вещи. – Катя тут же обругала себя, зачем вообще упомянула сейчас куратора музея. Но чувство тревоги после ее слов нарастало… Отгоняя от себя «всю эту чушь», Катя все равно в душе испытывала какой-то необъяснимый трепет.

– Феликс не может не знать про домработницу Динару, – заметила она, помолчав. – Динара ему знакома хотя бы потому, что это она устроила скандал тогда в квартире Афии, увидев Феликса вместе с ней и Изи в постели. Хохловская нам это подтвердила. И как раз связь Афия – Изи – Динара для Феликса налицо. Но это не причина убивать! Это какой-то абсурд. В чем была в той ситуации – пусть и двусмысленной и неправильно понятой Динарой – угроза для Феликса? В чем тайна? Динара приняла одно за другое, однако… Что-то тут не так. Помните, что она шептала нам там, на остановке? «Я видела и рассказала ей. А она тоже видела». И что-то про скверное плохое дело. То есть сама Динара имела в виду этот случай в квартире утром. Кому она рассказала об этом? Мы до сих пор считали, что она сказала об этом Афии. Но они ведь поссорились крупно. А если не ей, то кому?