Тринадцать - Стив Кавана

Мануэль, музыкант, воинственно напирал на здоровенного Терри Эндрюса, в то время как Бетси с Ритой крыли почем зря Спенсера Кольбера.

В стороне от всей этой катавасии оставался всего лишь один человек – Алек Уинн, который тихо сидел на своем месте, опустив голову. Наконец приставы вывели присяжных из зала. И даже когда дверь в коридор закрылась за ними, до нас по-прежнему доносились отголоски их жаркого спора.

– Господи, да что там происходит? – заволновался Бобби.

Вернувшись к своему клиенту, я попытался успокоить его.

– Понятия не имею, но в любом случае это может оказаться вам на руку, – сказал я.

– Каким образом? В каком это смысле на руку? – спросил он.

– Суд едва только начался, а мнения присяжных, похоже, уже успели разделиться. Это хороший знак. Будем надеяться, что так все и останется.

Бобби вроде понял. Немного воспрянул духом. На щеки его вернулся румянец. Мои слова явно его приободрили.

Все это того стоило. Я много от чего отказался, чтобы сидеть сейчас рядом с Бобби Соломоном и представлять его интересы. И, глядя на него в эту секунду, понял, что сделал правильный выбор.

– Значит, у нас еще есть шанс? В смысле, я никогда не видел этот нож до сегодняшнего дня, Эдди! Клянусь, что никогда даже не видел его раньше, не говоря уже о том, чтобы прикасаться к нему! – запинаясь, выпалил он.

– Бобби, насчет той биты, которую нашли в спальне… Руди сказал мне, что обычно вы держали ее в прихожей – это так?

– Да, именно так. Я вырос на ферме, и мой отец не любил огнестрельное оружие. Поэтому постоянно держал у входной двери увесистый деревянный брусок. Чисто для самозащиты, понимаете? Однажды он расколотил эту деревяшку о башку одного типа, который явился к нам выбивать какой-то долг. Отсидел за это пару месяцев. А когда вышел, то пошел и купил себе бейсбольную биту. Поставил ее в том же самом месте, в маленькой нише рядом с дверью. Сказал, что бита так легко не сломается. Я всегда поступал точно так же, независимо от того, где жил и какая у меня была охрана. Хотя никогда ее не использовал.

– Что ж, разумно, – заметил я. У меня уже возникла одна идея касательно этой биты в прихожей – каким образом она могла быть связана с таинственным синяком на горле у Карла Тозера.

Тут к нам подбежала вся взмыленная секретарь суда. Сказала, что судья хочет немедленно встретиться с адвокатами сторон. Мы последовали за ней в кабинет Гарри, и на сей раз Прайор помалкивал в тряпочку. Наверняка напрягся из-за происшествия в жюри, понимая, что двенадцать человек, которые уже в первый же день суда пересрались между собой, в жизни не вынесут ему единогласный вердикт. Он так боролся за то, чтобы завоевать их сердца, – и вот на тебе…

Гарри сидел за своим письменным столом. Судейскую мантию он успел снять и повесить на вешалку, оставшись в белой рубашке и черных брюках с подтяжками. На столе перед ним лежал какой-то мятый бумажный листок, а рядом с ним – высокая стопка блокнотов.

Мы расположились в бархатных креслах напротив него. Секретарь уселась за свой стол, а сбоку от нее пристроилась стенографистка, которая принялась колотить по клавишам, едва только Гарри открыл рот. Кулуарный разговор на сей раз велся под протокол.

– Джентльмены, – объявил Гарри, – в ряды наших присяжных затесался подставной.

– Этого еще только не хватало! – не сдержался Прайор, хлопнув рукой по судейскому столу.

Я потер лицо, попросил у Гарри водички и закинулся еще одной дозой обезболивающих. В них я сейчас тоже нуждался. Даже еще больше, чем когда-либо. Помимо сломанного ребра, давала знать о себе голова, в которой зарождалась пульсирующая боль. Вообще-то бо́льшую часть дня все с ней было в порядке, пока я не трогал шишку на затылке. Теперь же я чувствовал, что скоро она готова разболеться по полной. И это не имело никакого отношения к бите, которой меня огрели вчера вечером.

Слова Гарри произвели примерно такой же эффект, как рояль, брякнувшийся оземь со стрелы подъемного крана.

Подставной…

Лично я с такими еще ни разу не сталкивался, хотя не раз слышал про них и читал в газетах. Подставной присяжный – это член жюри, который действует в соответствии со своими собственными планами. В большинстве случаев такой человек знаком с подсудимым – например, это какой-нибудь его дальний родственник или приятель. И в голове у него лишь одна цель – попасть в состав присяжных и подправить исход процесса в нужную ему сторону.

– Кто из них? – спросил Прайор.

– Вот, взгляните, только не берите в руки, – ответил Гарри. – А то тут и так уже полным-полно всяких отпечатков.

Мы оба встали и изучили мятый листок у него на столе. Написанное на нем слово «Виновен» отозвалось еще одной ударной волной боли у меня в черепе.

– Вы хотите приостановить процесс? – спросил я.

– Пока не знаю. Я уже просмотрел блокноты, которые мы раздали присяжным. И вроде как нашел, откуда этот листок. Два блокнота чистые. В большинстве остальных почерк даже близко к этому не лежал. Я, конечно, не эксперт-почерковед, но вот в этом явно очень похожий, – сказал Гарри, показывая на открытый блокнот у себя на столе. Почерк в нем был не просто похож на тот, которым было написано слово «Виновен» на мятом листке – он выглядел совершенно идентично.

– По-моему, и вправду тот же почерк, – согласился Прайор.

– По-моему, тоже, – сказал я.

Гарри попросил секретаря привести недавнего обладателя блокнота в свой кабинет. Ждать пришлось недолго. Спенсера Кольбера усадили на дополнительный стул возле стола Гарри. В другой ситуации мне не хотелось бы потерять такого присяжного. На бумаге – наш человек. Творческая личность, хипстер, либерал, любитель обтягивающих свитеров с высоким воротом и травки. Как раз то, что доктор прописал.

Он неловко присел на краешек стула, словно малолетний пацан, которого привели в кабинет директора за драку на школьном дворе.

– Мистер Кольбер, данная беседа ведется под протокол. Я хочу знать, не вы ли написали это слово на листе бумаги из блокнота, оставив его в качестве своего рода послания для своих коллег-присяжных, – обратился к нему Гарри.

– Что?! Нет, я не имею к этому никакого отношения!

– Вообще-то очень похоже на ваш почерк, – заметил Гарри.

Кольбер попытался что-то сказать, но передумал. Лишь пожал плечами, а затем все-таки выдавил:

– Я ничего не знаю про эту записку. Это не я, господин судья.

– Не делайте из меня дурака, сэр!