Марргаст. Первое семя тьмы - Анна Чайка

Горячие струи ударили о пол с характерным тяжелым звуком.

Смаги, наконец, ожили, точно прозвучал невидимый приказ к действию. Выхватили оружие, наставили на Данко, принявшегося равнодушно вертеть в руках голову.

− Грязный недоблюдок!

Не думал, что увижу старого ворона таким. Он был в такой ярости, что с губ срывалась пена. Лишь врожденная осторожность и привитый бесчисленными опасностями опыт мешал ему броситься на убийцу. Но Каш не обратил на ругань внимания. Под вой слуг переступил через стынущее тело Ифанки, прошел к трону и сел, с задумчивым видом водрузив ее голову себе на колено.

− Ошибся. Она была больна. Выходит, и эта не подойдет, − медленно произнес он, обращаясь, скорее всего, к самому себе. − Какая жалость. Непристойная болезнь сковала чрево… Вы знали? − спросил Каш-Данко, вспоминая о нашем существовании.

Его голос звучал ровно и тихо. Как и должен звучать голос опытного смага.

− Здравствуй, брат, − сказал Стромир и затем низко поклонился.

***

Мимолетное движение пальцев заставило плотную толпу намаров разом умолкнуть.

− Вы пришли издалека, и я догадываюсь, с какой целью. Волнения во внешнем мире. Новая напасть и прямо на плечи Братства Тишины. Как всегда пытаются перекричать гром. Забавные.

Мы ждали у подножия трона, пока кровь несчастной (он убил, убил, убил ее!!) не достигла подошв наших валенок. Я старался не смотреть на тело. Не стоит. Надо думать о живых, о трехрогом, да хоть о взбучке, что мне устроят по возвращению. Не смотри на девушку, которую не спас…

Каш с лицом Данко Бледного ласково огладил золотистые волосы неудавшейся невесты. Кровь пропитала штанину, уже текла по босой ноге, окрасив ее в красный, но Изначального не смущала грязь.

− Я не против помочь. Но мне нужна другая. Новая женщина. Привезите ее как можно скорее, − сказал он мертвой Ифанке на своем колене, играясь с ее губами. − Это ведь будет честный обмен: плоть за ответы. Согласны, слуги двуличного Братства?

Фес нашел в себе силы поднять голову и заговорить с ним:

− Но как мы ее найдем, здесь, в чужом краю? В прошлый раз нам просто повезло.

− Найдете. И быстро.

Он встал. Голова девушки полетела в нестройные ряды нежити-слуг. Те бросились отнимать ее друг у друга, с рычанием, вплоть до ожесточенной драки. Каша их возня не интересовала.

− Хворь окутывает земли Славии. Темная пелена, которая пачкает драгоценную плоть. Да, я знаю – в скором времени умрут многие из народа грязи. Вы ведь не можете этого допустить? Так не тратьте мое время, огни-что-прогоняют-тьму!

Снова. Снова искать ему жертву. Чтобы предавший братьев бессмертный мерзавец мог использовать ее для своих чудовищных богомерзких прихотей. Напуганное лицо Ифанки стояло передо мной, как блеклый призрак. Это было невыносимо!

Опустошенные смаги хотели покинуть замок, когда Данко заговорил вновь.

− Один должен остаться. Чтобы поиски проходили быстрее. Ты, − Намары с гоготом сорвались с места и, окружив меня, толчками оттащили от остальных. Каш-Данко склонил голову, я бы сказал, с вновь проснувшимся интересом.

− Останешься ты. Обменяете его на ту, которую украсит метка.

Я застыл, оцепенел в тоске. Они уходили. С сожалением, напряженные, с застывшими лицами, − и все равно бросали меня по одному короткому приказу этой твари.

Нет.

Надо сохранять здравомыслие. Раньше мне это почти всегда удавалось. Но то ведь было раньше. Самообладание осталось в прежней жизни, где нет кошмаров древности, нет проклятий, духов, нематериальных чудищ, живущих в телах людей, и колдовских штучек, помогающих с ними всеми бороться.

Индрик был прав. Я действительно плохо учился, будучи рарогом. Мне все еще было страшно…

«Их трое. Рожденные в пустом чреве их отца Чернобога силами самой Нави, многоликой-безликой материи.

Пламя губительное, Мать матерей и Скованный цепями…»

Из вырезанной главы «Владимирского бестиария».

Музыка. Визгливая, непрерывная, уводящая из реальности куда-то в дебри бессознательных и сумбурных эмоций музыка захватила власть над моим телом. Она напоминала море, которое мне доводилось видеть на картинках.

Волны музыки бились о барабанные перепонки, пытались заполнить собой череп. Неспособные обрести покой музыканты надрывались вовсю. Каш подыгрывал им на окарине, отбивая ногой такт. Намары пустились в пляс − если так, вообще, можно было называть их судорожные непонятные рывки. Жители замка растворялись во всеобщем безумии. А я не мог.

Мое единственное оружие, бесполезную секиру, проданную обманщиком-торгашом, забрали в тот момент, когда братья покинули неф. Теперь она лежала в куче другого оружия.

Хотя, какая разница? Навалившееся бессилие держало крепче самых крепких оков.

Здесь не было окон, чтобы увидеть восход солнца, и тут нельзя было устать или умереть. Время совершенно не ощущалось в этом странном и пугающем замке. Мы словно стали заложниками бесконечной ночи.

Поначалу намары пытались втянуть меня в свои игры. Они щипались и толкали меня в центр зала, где находилось темное отверстие, точно слепой глаз, следящий за танцующими. Я отбивался, я кричал. Я не хотел смотреть, что там внизу. Некий животный инстинкт непрерывно твердил: «Не позволь им сделать это».

А остатки моего любопытства умерли в день, когда лицо Беляны треснуло, подобно фарфоровой вазе.

По приказу Данко намары все же оставили меня в покое. Подтащив к основанию роскошного трона, усадили на холодные ступени подле ног своего повелителя. В каждом их жесте скользила трусливая угодливость. Отрешенно я подумал: «Что он творил с этим бедным глупым народцем? Какими опытами достиг такой власти над ними?» Эта мысль пугала и завораживала разом.

Внезапно музыка утихла.

Сизые человечки в порванных пыльных одежках расступились, пропуская в центр образованного круга… Ифанку. Точнее ее часть.

Голова несчастной была насажена на ржавую конструкцию, формами напоминавшую человечий скелет. Такой же, только настоящий, нам когда-то давно показывали в школе знахарства.

Золотые кудри девушки раскрутились и путались в ребрах каркаса. Она неуклюже переступала с ноги на ногу, как ребенок, учащийся ходить. Выглядело это омерзительно: при каждом движении новое тело тряслось и скрежетало, челюсть клацала с глухим щелчком.