Айза - Альберто Васкес-Фигероа

— Сколько времени тебе понадобится?

— Еще не знаю, но если в течение месяца я не вернусь — лучше забудь меня.

— Удачи!

— Удачи!

Братья пожали друг другу руки, и косоглазый сел на первую лошадь, взял поводья двух других и спустился по скользкому речному берегу, пока не достиг линии деревьев. Там он обернулся, помахал Гойо рукой: тот уже сел в лодку и поплыл назад к острову — и поскакал дальше, шлепая по грязи, по бесконечной заболоченной равнине.

Дождь все продолжал лить.

Он лил и лил, и почти пятая часть Венесуэлы превратилась в огромную лужу, из которой там и сям торчали бугорки, группки деревьев, высокие пальмы.

Небо по-прежнему было огромным серым пятном, на которое было лучше не глядеть, потому что оттуда лило прямо в душу, и ни широкополая брезентовая шляпа, ни черный непромокаемый плащ до середины икры, ни высокие сапоги не спасали от воды, а вскоре к ней добавился еще и обильный пот, стекавший по телу ручьями.

Кто-то менее смелый, чем Рамиро Галеон, возможно, отказался бы от своего намерения, в первый же день повернув обратно, однако косоглазый уже не раз доказывал, что он один из лучших бакеано Апуре, и, кроме того, он был настроен развеять все сомнения относительно того, является ли он сыном Фелисианы Галеон, буфетчицы, родившей девять сыновей по крайней мере от семерых разных отцов.

Он ехал не спеша, склонившись к шее своего коня и внимательно всматриваясь в каждую деталь, позволявшую определить, насколько грязь впереди глубока и непролазна. Когда было нужно, тут же останавливался и долго, метр за метром, прощупывал взглядом равнину, стараясь обнаружить присутствие ядовитых змей, которые могли убить лошадь за считаные минуты, огромных свирепых анаконд или грозных кайманов, которые в это время имели обыкновение покидать берега реки и подстерегать свою жертву в затопленной саванне.

А дождь все лил.

В середине дня он припустил сильнее, и Рамиро Галеону пришлось искать укрытия в каобовом леске. Не слезая с коня, он привесил к двум высоким веткам свой гамак, но прежде, чем в нем растянуться, чтобы попытаться отдохнуть хотя бы часть ночи, привязал лошадей к толстому стволу и немного поел, не покидая седла, к которому словно прирос.

В заключение он привстал в стременах, помочился прямо с лошади и, подтянувшись на руках, забрался в гамак, в котором вытянулся во весь свой немалый рост, предварительно повесив на ближайшую ветку — чтобы был под рукой — тяжелый винчестер.

Когда наступила ночь, он уже спал, хотя и вполглаза, не обращая внимания на то, что продолжает мокнуть под дождем и рискует свалиться вниз с трехметровой высоты от любого резкого движения.

Следующие восемь дней Рамиро Галеон практически не ступал на землю, где вода и грязь, как правило, были ему по щиколотку, поскольку мог прожить и на конской спине, однако к концу этого срока, переправившись через четыре реки и бесчисленные каньо, в одном из которых утонуло запасное седло, он достиг цели без особых неприятностей, если не считать пяти застреленных кайманов, сильной боли в почках и мучительной простуды, из-за которой он беспрерывно чихал.

Он был доволен, потому что добрался быстрее, чем планировал, и три главные неприятности, которых он больше всего опасался: водяные змеи, анаконды и лихорадка, — не дали о себе знать.

С помощью веток и брезента он соорудил себе укрытие, целый день отдыхал и на рассвете следующего дня начал рубить деревья, не спуская глаз с реки, готовый накинуть аркан на любое плавающее бревно, принесенное течением.

Когда наконец был готов незатейливый бонго, он перенес на него свои вещи, отпустил на волю лошадей и, действуя при помощи одних только шестов, отправился в долгое и однообразное плавание, потому что река текла медленно и вся его работа сводилась к тому, чтобы следить за тем, как бы какой-нибудь незаметный топляк, торчавший снизу, не перевернул хрупкий и неустойчивый плот.

Рамиро Галеон словно превратился в единственного человека, выжившего после вселенского потопа: странная фигура, облаченная в непромокаемый плащ и шляпу с опавшими полями; широко расставив ноги, с шестом в руке, он с трудом удерживал равновесие на полудюжине бревен, в безмолвии пересекая равнины. Очевидцами этого были лишь цапли, красные ибисы, семейства изумленных чигуире и сотни диких коров, которые в эти месяцы разбредались куда глаза глядят в поисках травы или спасаясь от хищников.

Лишь однажды он проплывал мимо каких-то построек, и мальчишка с грустными глазами, сидевший у окна, провожал его задумчивым взглядом, пока тот не исчез вдали. Пейзаж казался таким однообразным и расплывчатым под тяжелыми тучами и настойчивым дождем, что на второй день Рамиро начало одолевать тревожное чувство, что он сбился с пути, перепутав приток.

Как же изменялась равнина с приходом дождей, да еще если смотреть на нее с середины реки, берега которой выглядели всякий раз по-новому в зависимости от уровня воды!

Вокруг не было ни деревень, ни дорог, ни четко узнаваемых элементов рельефа, а издали все пальмы казались одинаковыми, все рощицы походили друг на друга, а все одинокие кедры могли бы расти как здесь, так и в десяти днях пути отсюда.

С наступлением темноты он вытаскивал на берег сооруженный на скорую руку плот, вешал между деревьев свой гамак и начинал воевать с дровами, упорно не желавшими гореть, чтобы разжечь костер. Густого дыма было недостаточно, чтобы отогнать тучи комаров, желавших напиться его крови.

Неподалеку раздавался рев тигра, однако Рамиро Галеон в жизни не испытал страха ни перед одним тигром, и после скудного ужина, который составляли сыр, вяленое мясо и лепешка из маниоки — вся его ежедневная еда, — он закрывал глаза и засыпал, представляя себе огромные груди с темными сосками и треугольник густых волос на лобке Имельды Каморры, ее тепло и запах.

Никому, даже Гойо Галеону, не удавалось понять, почему он одержим страстью к этой грубой и развязной женщине. Однако никто, даже сам Рамиро Галеон, так и не догадался, что запах полевых трав, дешевого мыла и необузданной самки, исходивший от Имельды Каморры, был таким же, как исходил от буфетчицы по имени Фелисиана Галеон, тоже грубой и развязной, которая родила девятерых детей от семерых разных отцов, но с каждым из девятерых была самой ласковой, нежной и любящей матерью.

Уединиться с Имельдой в укромном канее, чтобы в полной мере насладиться этим запахом и этой неукротимой женщиной, ее упругим телом и гладкой кожей, было пределом желаний косоглазого. Ради его достижения он чувствовал себя способным бросить вызов природе, диким зверям, людям, да хоть Привидениям Саванны.

Поэтому-то он и совершал, не зная отдыха, свое долгое плавание, не обращая внимания на огромных кайманов, плотоядно взиравших на него с песчаной береговой косы; его не испугала даже четырехметровая анаконда, которую он обнаружил на рассвете вблизи своего ночлега.

Это было как раз в то утро, когда окрестности стали казаться ему как будто знакомыми, а в середине дня, увидев «Четыре мориче» — четыре одинаковые пальмы, которые с поразительной точностью обозначали основные стороны горизонта, — он прикинул, что при такой скорости, возможно, еще до наступления ночи доберется до излучины реки, откуда просматривалась большая часть имения «Кунагуаро».