Мой ГУЛАГ. Личная история. Книжная серия видеопроекта Музея истории ГУЛАГа - Людмила Садовникова

Людмила Ермилова (в замужестве Хачатрян) в лагере, 1948–1954 годы

Интервью записано в 2013 году.

Режиссер Людмила Садовникова.

Оператор Антон Андросов.

Людмила Алексеевна Хачатрян (в девичестве Ермилова) родилась 31 декабря 1929 года в Москве. В 1946 году она познакомилась с Радойцей Ненезичем, югославским студентом Военной академии имени Фрунзе. Вскоре пара зарегистрировала брак в посольстве Югославии, но через год Ненезича отправили на родину, а их брак объявили недействительным. Людмилу отчислили с первого курса ГИТИСа за «связь с иностранцами», а в 1948 году арестовали и приговорили к восьми годам ИТЛ за «изменнические настроения» и «антисоветскую агитацию». Вначале ее направили в Каргопольский лагерь в Архангельской области, где она работала на лесоповале, после перевели в инвалидный лагерь в Литве, и затем — в Вятлаг. В 1954 году туда приехал отец Людмилы, после личной беседы с начальником лагеря ему позволили забрать дочь домой. В 1960 году она была реабилитирована за отсутствием состава преступления. На воле Людмила Алексеевна продолжила попытки передать письмо Радойце Ненезичу, но все они были безуспешны.

«Восемь лет! За что? Восемь лет!»

Каждый год 20 ноября я приезжаю на кладбище — просить у родителей прощения. Потому что 20 ноября 1948 года кончилась наша счастливая спокойная жизнь.

Его звали Радойца Ненезич. Он черногорец. Отучился в Белграде один курс, и началась война. Он ушел в партизаны, как и его брат и три сестры. За это их родители заплатили страшную цену: их повесили на одном дереве. Радойца провел пять лет в партизанах, а после войны приехал в Москву учиться в Военной академии имени Фрунзе. В то время в Москве было очень много югославских студентов.

Не знаю, что он во мне нашел, — вот это для меня была загадка. Сначала это была забавная девочка, которая изображала из себя взрослую учительницу: поправляла, когда он неправильно говорил. Мы встречались у Красных Ворот. Там с нами милиционеры уже здоровались — когда я приходила, они мне говорили: «А твой уже приехал!» или «А твоего еще нет». Так же и ему говорили.

А потом он мне сделал предложение. Раньше браками с иностранцами занимался ОВИР, и мы отправились туда. ОВИР находился рядом с Петровкой, 38, — такой был небольшой особнячок. Нас приняли очень вежливо (югославы тогда были наши самые близкие друзья), и мы заполнили анкеты. А потом у нас попросили документы, и мне сказали: «Вам нет 18 лет. Приходите после 31 декабря, хоть 1 января, и мы заключим брак». Но мы влюбились! До одурения! Какое 31 декабря! Мы оттуда вышли, как будто похоронили кого-то. Похоронили надежду. Ну, я смирилась с этим, а он, оказывается, нет!

В посольстве он узнал, что по их закону браки заключаются с 16 лет. Он пошел к Владо Поповичу, послу, с которым вместе воевали, рассказал свою историю, тот проникся, и мы расписались в посольстве. Это было летом 1946 года.

У Радойцы был стройный план: я забеременею, а рожать я поеду в Югославию и там останусь. Он мне давал задание, сколько слов я должна выучить каждый день, — руководил моей жизнью.

Нам дали комнату в общежитии на Садовой, рядом со Склифом. Это здание до сих пор там стоит. Мои родители очень долго не знали о нас. Абсолютно ничего не знали! У этой девочки, которой я на тот момент была, наверное, были все задатки Маты Хари! Как я это все устраивала, я не знаю! Помогало, конечно, то, что мои родители часто были в длительных командировках. Иногда я говорила, что уезжаю на дачу к подруге, — у меня подруг было много. Так я жила на два дома.

К концу 1946 года Радойца окончил академию — их учили ускоренно. Они получили свои дипломы. Постепенно все уезжают, остаются только Радойца и двое его товарищей — они тоже пытались оформить брак со своими московскими девушками. Наши мужья были близки, и мы стали подругами: я, Леночка Алиева, девушка Николо Любибратича, самая красивая из нас, и Кира Первенцева — ее отец преподавал в академии Фрунзе.

Нашим мужьям ставят условие: немедленно уехать на родину. Они последние остались — отказывались уезжать, пока не оформят брак. Они не знали, что уже подписан закон с обратным действием, запрещающий браки с иностранцами, — этот закон не был обнародован. Тогда у них отбирают документы, то есть они выйти уже никуда не могут, уже у нас никакой связи нет. Под Новый год их выставляют на улицу и дают им в руки документы на выезд. И вот мы на маленьком автобусе едем в аэропорт — три горе-вдовы и трое здоровых мужчин, бессильных что-либо изменить в собственной жизни. Приезжаем мы во Внуково, выясняется: нелетная погода. И это была такая радость! Ну, счастье было! Мы едем обратно вместе и приезжаем к Кириной маме, которая жила одна в двухкомнатной квартире. Никто не спал, сидели обнявшись, кто на диване, кто на оттоманке. Такая заброшенная квартира со служебной мебелью, но это было счастье! Утром — погода… И на том же автобусе мы снова едем в аэропорт, и когда за ними закрывается дверь военного самолета. это было как крышка гроба.

Еще когда Радойца был здесь, в какой-то компании я познакомилась с женой военного атташе Поризановича, Светланой. Очень красивая женщина, она была на несколько лет старше меня — они успели все официально оформить. Пока не закрыли посольство, связь могла идти через нее, но потом уже и этой связи не было. И однажды она мне позвонила и предложила встретиться. Мы встретились, она говорит: «Идем на улицу, я уже боюсь и дома говорить». Ее мужа тоже отправили на родину после закрытия посольства — она была в таком же положении, как и мы, только официально. И она сказала мне, что в итальянском посольстве работает одна женщина, ее зовут Бьянка. «И я через нее посылаю Тоше письма. Давай, пиши письмо — можешь писать все, что ты хочешь, не боясь, потому что это надежный человек». И я пишу письмо:

Меня не тревожило, как долго нужно учить итальянский, мне важно было с ним встретиться! Но потом это письмо оказалось на столе следователя.

Теперь мы подошли к тому самому судьбоносному дню — 20 ноября 1948 года. В этот день тогда отмечался День артиллерии. У моих родителей было приглашение в Театр Советской армии. Я помню, на маме было вечернее, черное с бисером платье, и отец был при параде. Но накануне все время кто-то звонил и клал трубку. У нас был коммутатор, и просто так кто-то не мог звонить — телефонист не соединил бы, пока не услышит голос.

Я только закончила маме прическу делать, и раздается стук в дверь. Затем открывается без стука вторая дверь, и они появляются. Ну, немая сцена.

Главный, оглядев нас, подает отцу ордер. В книгах часто встречаешь выражение «белый как мел», а тут я вижу, как кровь уходит от лица, и человек белоснежный становится. Я еще не понимаю, в чем дело. И мне говорят: «Вам надо собраться и проехать с нами».