Все мои ничтожные печали - Мириам Тэйвз

В дверь позвонили. Никто не сдвинулся с места. В дверь позвонили еще раз, уже настойчивее. Ник сказал: Я открою. Нет, я открою, сказала я. Это был курьер из кондитерской. Он принес торт, который мама заказала на день рождения Эльфи. Я поблагодарила его и отнесла торт в гостиную. Он был полностью белым и словно воздушным. С написанным шоколадной глазурью пожеланием счастья для Эльфи. Мы все взяли по кусочку. Ник аккуратно разрезал торт и разложил по белым фарфоровым тарелкам. Мы ели молча, наблюдая, как свет вечернего солнца сверкает на гранях синих хрустальных бокалов.

Совсем поздно вечером, когда не осталось ни торта, ни света солнца, мы попрощались с Ником. Он вышел нас проводить на крыльцо. Он был в шортах цвета хаки и старой «панковской» футболке, домашней одежде, предназначенной для отдыха и комфорта. Мама спросила, все ли с ним будет в порядке, и он крепко ее обнял. Ему пришлось наклониться, чтобы положить голову ей на плечо. Уилл хотел остаться с ним на ночь, но Ник сказал, что не надо. Его родители, брат и друзья – все приедут в ближайшие пару дней. Сегодня он будет один.

Уже дома у мамы я открыла конверт, который Ник передал мне перед самым уходом. Это была распечатка рассказа Эльфи. Я даже не знала, что она пишет книгу. Рассказ назывался «Италия в августе». Я заглянула на случайную страницу и прочитала короткий абзац, в котором главная героиня говорит о своей всепоглощающей страсти к Италии. Она мечтает поехать туда, потому что там побывали все ее «книжные сестры». Дальше она перечисляет этих вымышленных сестер и книги, в которых они появляются, и благодарит их за то, что они ее оберегали и вытаскивали из зыбучих песков жизни, из повсеместного злого абсурда, из агонии бытия. Так значит, у Эльфи были другие сестры! Я ощутила острый укол ревности. Они ей помогали, а я не сумела помочь. Она любила эти книги, и они отвечали ей взаимностью. Ревность быстро прошла, сменившись странной уверенностью, что мое горе можно немного разбавить, распределить между всеми нашими сестрами, пусть даже только одна из нас была настоящей. Я пролистала рукопись до конца и прочитала самый последний абзац.

Хотя в конце книги не принято прощаться с читателем, я чувствую, что не сумею закончить рассказ, не попрощавшись со всеми вами. Как оказалось, это книга прощаний. Могу только предположить, что мне нужно было прощаться подробно и обстоятельно, чтобы самой понять суть прощания. Вы были моими попутчиками в этом маленьком путешествии – моими зрителями – эта книга писалась для вас, и теперь мне внезапно становится грустно при мысли о расставании с вами. У вас есть огромное преимущество передо мной: о моей жизни вы знаете больше, чем я знаю о вашей, – вот почему я пишу только в общих чертах, когда желаю вам радости и удачи в будущем. От всего сердца я говорю вам: До свидания, auf Wiedersehen и adieu. Если я плачу, когда пишу эти строки, то лишь потому, что прощание с вами дается непросто. Arrivederci.

В ту ночь Уилл спал на диване в гостиной, а мы с мамой и Норой – все втроем на огромной маминой кровати. Мама небрежно смахнула на ковер все, что лежало на покрывале: детективы в мягких обложках, одежду, очки, ежедневник, ноутбук, – но мы почти и не спали. Мы проговорили до поздней ночи, почти до рассвета. Об Эльфи, о ее неподражаемом стиле, о прошлом. Обо всем, кроме будущего. Оно превратилось в запретную тему. Был июнь, светало рано. Последние полтора месяца я только и делала, что летала туда-сюда, туда-сюда, с запада на восток и с востока на запад.

Странная у нас получается пижамная вечеринка, заметила Нора.

И то правда, сказала мама.

Мы посмотрели по телевизору очередной матч чемпиона мира по футболу. Это был какой-то бесконечный турнир, растянувшийся на много месяцев. Мы плакали вместе с проигравшими, искали у них совета, как поступить, и не обращали внимания на победителей, они нас нисколько не интересовали, а потом Нора предложила обменяться футболками, как это принято у игроков после матча, и в итоге мама надела Норину пропахшую по́том (после утреннего тенниса) футболку с надписью «“Норвежский лес” Харуки Мураками», Нора – мою старую, пропахшую по́том футболку с надписью «Канадский бетон», а я – мамину мягкую, заношенную ночную рубашку из другой эпохи, подаренную отцом. Я представляла, как он выбирал эту рубашку в универмаге на углу Портидж-стрит и бульвара Мемориал. Это была наша семейная традиция: на каждое Рождество папа дарил маме ночную рубашку. И почти на каждое – настольную лампу. Вещи, которыми создается ночной уют. Одна – для того, чтобы спать, другая – чтобы не спать, как таблетки. Иногда мы с Эльфи помогали отцу выбирать маме ночную рубашку. Иногда – милую, скромную и фланелевую. Иногда – короткую и игривую, почти прозрачную. Я никогда не задумывалась, чем именно объяснялся тот или иной папин выбор. Может быть, наше с Эльфи влияние на этот выбор тоже менялось с годами, по мере того, как мы сами взрослели.

Я лежала в постели и считала в уме, сколько раз Эльфи употребила слова «прощаться», «прощание» и «до свидания» в этом коротком абзаце. Десять раз, включая три «до свидания» на других языках. Ладно, Эльфи. Все ясно. В раннем утреннем свете мне было видно, что мама с Норой наконец-то уснули: обе лежат на боку, лицом к лицу, держатся за руки даже во сне. Все четыре руки переплетены, как моток шерсти, как брачный клубок змей, – чтобы то, что скрывается в глубине, было надежно защищено.

Однажды вечером, когда я была еще ребенком, а Эльфи – подростком, мы готовились ужинать всей семьей. Эльфи пришла в столовую, фыркнула и сказала: Я, конечно, очень извиняюсь, но какой Микки-Маус накрывал на стол? На стол накрывал папа, после небольшого скандала с мамой, которая заявила, что ей надоело делать все по дому одной и что права женщин следует соблюдать не только на словах, и давай-ка ты, милый, будешь хоть в чем-то мне помогать. Наш папа редко сердился на кого-то, кроме себя, но в этот раз он обиделся по-настоящему и пробурчал, что он пытается быть современным мужчиной, он накрывает на стол, помогая жене, и стоит ли так напрягаться, если все его старания встречают ехидными смешками? Так вот, именно эти Эльфины слова: Какой Микки-Маус накрывал на стол? – пришли мне на ум, когда я увидела ее изуродованное