Хождение за три моря - Афанасий Никитин

И он сказал: «Глупцы говорят, что существует только единый Бог, а мудрецы говорят, что богов много. Разве в твоей земле нет великих владык и разве здесь нет наибольшего владыки, Мангу-хана? Так обстоит дело и с богами, так как они различны в различных странах». Я возразил ему: «Ты приводишь плохой пример; не может быть сравнения от людей к Богу; ибо таким образом всякий могущественный в своей земле человек мог бы назваться Богом». И в то время как я желал уничтожить его сравнение, он опередил меня вопросом: «Каков твой Бог, о Котором ты говоришь, что Он только един?» Я ответил: «Наш Бог, кроме Которого нет иного, всемогущ и потому не нуждается в чьей-либо помощи. Наоборот, мы все нуждаемся в Его помощи. Не так обстоит дело с людьми. Ни один человек не может всего, и потому на земле надлежит быть нескольким владыкам, так как никто не может снести всего. Точно так же Он знает все и потому не нуждается в советнике. Наоборот, вся мудрость от Него. Точно так же Он всеблаг и не нуждается в наших благах. Наоборот, Им мы живем, движемся и существуем. Таков наш Бог, и потому не следует предполагать другого». «Нет, – сказал он, – не так. Наоборот, на небе есть единый высочайший, происхождения которого мы еще не знаем; под его властью находятся десять; а под ними один низший. На земле же их бесконечное количество».

Он хотел плести и другие басни, но я тогда спросил его о том высочайшем, верит ли он, что тот всемогущ, или думает это про какого-нибудь другого бога. Боясь отвечать, он спросил: «Если твой Бог таков, как ты говоришь, то почему Он создал половину вещей дурною?» «Это ложь, – сказал я, – кто сделал зло, тот не Бог. И все, что только существует, хорошо». При этих словах все туины изумились и занесли это в писание, как ложь или невозможное.

Тогда он начал спрашивать: «Откуда же, стало быть, происходит зло?» «Ты плохо спрашиваешь, – сказал я, – раньше чем спросить, откуда зло, ты должен спросить, что такое зло. Но вернись к первому вопросу; веришь ли ты, что какой-нибудь бог всемогущ, а после этого я отвечу тебе на все, что захочешь спросить». И он долгое время сидел, не желая отвечать, так что слушатели-секретари от имени хана приказали ему ответить. Наконец, он ответил, что ни один бог не всемогущ. Тогда все сарацины разразились громким смехом. Когда настала тишина, я сказал: «Стало быть, ни один из твоих богов не может спасти тебя во всякой опасности, ибо может оказаться такой случай, когда у него нет власти. Кроме того, никто не может служить двум господам: как же можешь ты служить стольким богам на небе и на земле?»

Слушатели сказали ему, чтобы он отвечал, а он совершенно умолк. И когда я хотел распространиться в присутствии всех о единстве Божественного существа и о Троичности, местные несториане сказали мне, что этого довольно, так как они хотели говорить сами. Тогда я уступил им и, когда они хотели вести прение с сарацинами, эти последние ответили: «Мы признаем, что ваш закон истинен и что все, находящееся в Евангелии, – правда, поэтому мы не желаем иметь с вами о чем-нибудь прение». И они признались, что во всех молитвах молятся, чтобы Господь дал им умереть христианскою смертию. Там был один старик священник из секты югуров, которые признают единого Бога, а все же изготовляют идолов. Несториане долго говорили с ним, рассказывая все вплоть до прибытия антихриста в мир и даже разъясняя ему и сарацинам Троичность путем сравнений. Все выслушали без всякого противоречия, но никто, однако, не сказал: «Верую; хочу стать христианином». По окончании этого несториане, так же как и сарацины, громко запели, а туины молчали, и после того все обильно выпили.

Глава сорок шестая. Как призывал нас хан к себе в день Пятидесятницы. О татарском вероисповедании. Беседа о нашем обратном пути

В день Пятидесятницы[487] сам Мангу-хан позвал меня пред свое лицо, равно как и того туина, с которым я имел прение. Раньше чем мне войти, толмач, сын мастера Гильома, сказал мне, что нам надлежит вернуться в свои страны и что я не должен противоречить этому, так как он узнал про это наверное. Когда я пришел пред лицо хана, мне надлежало преклонить колена, что сделал рядом со мною и туин со своим толмачом. Затем хан сказал мне: «Скажите мне правду, сказали ли вы однажды, когда я посылал к вам своих секретарей, что я туин?» Тогда я ответил: «Государь, я не сказал этого; но, если вам угодно, я скажу те слова, которые я сказал». Затем я повторил то, что сказал, и он ответил: «Я прявильно подумал, что вы не сказали, так как не это слово вы должны были бы сказать, но ваш толмач плохо перевел». И он протянул ко мне посох, на который опирался, говоря: «Не бойтесь».

Я, улыбаясь, сказал тихо: «Если бы я боялся, то не пришел бы сюда». Хан спросил у толмача, что я сказал, и тот перевел ему. Затем он начал исповедовать мне свою веру. «Мы, моалы, – сказал он, – верим, что существует только единый Бог, Которым мы живем и Которым умрем, и мы имеем к Нему открытое прямое сердце». Тогда я сказал: «Он Сам воздаст за это, так как без Его дара этого не может быть». Он спросил, что я сказал; толмач сказал ему; тогда он прибавил: «Но как Бог дал руке различные пальцы, так Он дал людям различные пути. Вам Бог дал Писание, и вы, христиане, не храните его. Вы не находите, что один должен порицать другого; находите ли вы это?» «Нет, государь, – сказал я, – но я сначала объявил вам, что не хотел бы ссориться с кем-нибудь». «Я не говорю, – отвечал он, – про вас. Равным образом вы не находите, что за деньги человек должен отклоняться от справедливости». «Нет, государь, – отвечал я, – и во всяком случае я не приезжал в эти страны за добыванием денег, а наоборот, отказался от тех, которые мне давали».

И тут был секретарь, засвидетельствовавший, что я отказался от одного яскота и от шелковых тканей. «Я не говорю, – сказал он, – про это. Итак, вам Бог дал Писание, и вы не храните его; нам же Он дал гадателей, и мы исполняем то, что они говорят нам, и живем в мире». Прежде чем высказать это, он пил, как я думаю, раза четыре. И когда я внимательно слушал, ожидая, не пожелает ли он исповедать еще что-нибудь из своей веры, он начал беседовать о моем возвращении, говоря: «Ты долго оставался здесь; я хочу, чтобы ты вернулся. Ты сказал, что не смеешь взять с собою моих послов; хотел ли бы ты передать мои слова или мою грамоту?» И с тех пор я не имел случая или времени объяснить ему католическую веру. Ибо с ним можно говорить только столько, сколько он хочет, кроме того случая, когда говорящий – посол; а посол может говорить все, что хочет, и они всегда спрашивают, желает ли он говорить еще и другое. Мне же он не позволил говорить больше, но мне надлежало слушать его и отвечать на вопросы. Тогда я ответил ему, чтобы он приказал мне уразуметь его слова и изложить их письменно, и тогда я охотно передал бы их, насколько это у меня в силах.

Затем он спросил, желаю ли я золота, серебра или драгоценных одеяний. Я ответил: «Мы не принимаем ничего подобного, но у нас нет чем возместить издержки, и без вашей помощи мы не можем выбраться из вашей земли». Тогда он сказал: «Я прикажу, чтобы у тебя было все необходимое в моей земле; хочешь ты большего?» Я ответил: «С меня достаточно этого». Тогда он спросил меня: «До которых пор ты желаешь проводника?» Я сказал: «Наше могущество простирается вплоть до земли царя Армении; если бы меня проводили до тех пор, мне было бы достаточно». Он ответил: «Я прикажу проводить тебя до тех пор, а затем сам заботься о своей безопасности». И он прибавил: «У головы два глаза, и хотя их два, однако зрение их одно, и куда один направляет взор, туда и другой. Ты прибыл от Бату, и потому тебе следует вернуться через его владения». После этих слов я попросил у него позволения высказаться. «Говори», – сказал он.