Всего один век. Хроника моей жизни - Маргарита Былинкина

Галантный холостой симпатяга — сладкая улыбка и прическа с коком, а ля Элвис Пресли — был достойным кандидатом исторических наук и обладал незаурядным чувством юмора.

Мы с удовольствием болтали о том о сем, он часто провожал меня из института, а потом, случилось, проводил летом и до дачи. Вернее, не проводил, а сопроводил меня и маму в Малино при переезде с вещами в нашу скромную летнюю резиденцию. Я, честно говоря, не ожидала от Гвоздарева такой жертвенности: разве не подвиг для избалованного сына заместителя министра целый час трястись в кузове грузовика среди чемоданов и мешков, а потом таскать их на себе в дом?

Тем не мене наши отношения не переходили границ дружбы — да и не могли перейти. Я не была влюблена, мне льстило его внимание и не более. К тому же в него надо было не просто влюбиться, а самоотверженно любить, чтобы шаг за шагом вызволять из крепких объятий зеленого змия. Бедный Беня (как его называли за глаза) не был в силах справиться с этим злом, о чем в институте знали и буфетчицы, и коллеги, и сам директор. Член ученого совета Борис Иванович Гвоздарев нередко появлялся на дирекции с каплями пота на бледном челе и листал бумаги дрожащими руками.

К счастью для него, со временем нашлась вне института самоотверженная женщина, Нелли Яковлевна, которая терпеливо его преследовала, а затем взялась за его спасение. Не прошло и нескольких лет, как он смог стать доктором наук и профессором в своем родном МГИМО. Часто встречаясь в институте, мы не скрывали взаимную симпатию: его губы растягивались в доброй сладкой улыбке, и я тоже не могла не улыбаться славному Борису Ивановичу.

Институт Латинской Америки служил отличной взлетной площадкой для Вольского и его выдвиженцев в их частых полетах через Атлантику.

Мне по ряду причин о таких путешествиях пока и мечтать не приходилось. Дело в том, что у меня с самого начала не сложились теплые отношения с директором. При первой же деловой встрече Виктор Вацлавович, капризно вытянув губки, пожелал узнать, почему это я не пришла ему представиться сразу после его назначения на высокую должность в институт. А мне и в голову не пришло спешить к нему в кабинет на смотрины да еще, чего доброго, строить ему глазки.

Затем, я все еще была убеждена, что считаюсь «невыездной» после моего вояжа в Аргентину, хотя никаких опасных сигналов до сих пор ниоткуда не поступало. Конечно, переходя на работу в это учреждение, я в глубине души надеялась еще разок повидать мир. Но, не веря в полную ненаказуемость моих заграничных «проступков», я полагала, что если меня, к счастью, и не сочли преступницей, то клеймо Fugi tene me («Я сбежал, держи меня», — как на беглых рабах в Древнем Риме) все же поставили. Хотя бежать я никуда и не собиралась.

Но вот пришел день, и я снова убедилась, что если от жизни не ждать подарка, не ждать честно и без надежды, то жизнь сама преподносит сюрприз. Так случилось и теперь: по прошествии многих лет тайное наконец стало явным.

* * *

Однажды, придя в институт, я увидела знакомое лицо, хотя сначала засомневалась: он ли это? Обрюзгшая физиономия, багровые глаза, седые волосы… Батюшки-светы, да ведь это Виталик Харитонов, тот милый юноша из Посольства СССР в Аргентине, который когда-то не пустил старика Сачука на родину.

Виталий Александрович Харитонов занял в ИЛА незавидную чиновничью должность заведующего аспирантурой, готовящего документы институтских мальчиков и девочек к защите диссертаций. Мне сразу подумалось, что он чем-то не потрафил начальству КГБ, где он, конечно, обретался, и его наказали. Хотя мы были по разные стороны баррикады, я понимала его состояние и даже сочувствовала бедняге, заливавшему горе спиртным.

Наши комнаты находились рядом, дверь в дверь, и мы с Виталием часто вспоминали Аргентину, он показывал фотографии взрослого сына, Валерика, которого я когда-то кормила конфетами, и дочки Алены, родившейся при мне в Аргентине. В институте он, не будучи очень занят, написал брошюру «Парагвай» и подарил мне с трогательной надписью: «Para Margo, mas antigua de las amigas — de las porteñas». То есть «Для Марго — самой старинной приятельницы — из аргентинских» (приписал он для точности).

О причинах моего отзыва из Аргентины я у него никогда не спрашивала хотя бы потому, что он, как говорили, был разведчиком по внешней части, а среди своих сограждан, как я считала, подвизался Карякин.

Прошло несколько институтских лет. Харитонов безбожно пил и скончался в больнице от инфаркта.

После его смерти я столкнулась на литературном поприще с еще одним призраком из счастливого прошлого — Юрием Николаевичем Папоровым, с которым познакомилась тоже в Аргентине. Юра Папоров, некогда сотрудник посольства — элегантный юнец с усиками и прилизанными «а ля портеньо» волосами — впоследствии стал плодовитым писателем, автором книг о Хемингуэе и Гарсия Маркесе. В сталинские годы он, как оказалось, имел по долгу службы доступ к секретным бумагам посольств СССР в странах Латинской Америки и был в курсе всех доносов и прочих судьбоносных документов. Времена изменились, и он смог поведать мне следующее.

«Телегу» накатал на меня не кто иной, как Виталий Харитонов. Обвинение гласило: «Опасное отдаление от коллектива…»

Всего-то навсего. ОПАСНОЕ ОТДАЛЕНИЕ ОТ КОЛЛЕКТИВА… а Карякин никакого отношения к внутреннему сыску не имел. Не имел он отношения и к делам торгпредства, где «работал», а подчинялся военному ведомству и в меру своих способностей занимался военной разведкой.

Что ни говори, а справедливость торжествует, хотя и не слишком спешит это делать. Харитонов, ловко взбиравшийся по судьбам (чтобы не сказать «по трупам») людей к новым звездам на погонах, пал жертвой собственного должностного усердия. Он, как рассказал мне Папоров, решил играть по-крупному (ставка — генеральский чин) и вознамерился завербовать на службу СССР не кого-нибудь, а посла Республики Куба в Москве. С перепугу посланец Фиделя Кастро тотчас позвонил в ЦК КПСС, из ЦК был звонок в КГБ, а из лона КГБ Харитонов был доставлен в психиатрическую лечебницу, где был объявлен невменяемым (ибо нормальный человек должен знать, кого вербовать). Он пробыл в психушке месяца два, а оттуда и был отправлен в почетную ссылку в ИЛА.

Жаль, что мне не дано было узнать всю правду раньше. Но лучше поздно, чем никогда, ибо и поздно бывает «вовремя».

Через некоторое время в Аргентину из ИЛА отправлялась делегация на какой-то экономический конгресс. В делегацию включили наконец и меня как специалиста по этой стране и для помощи в переводе с испанского.

Перелет на самолете занял двадцать часов с небольшим вместо двадцати дней на теплоходе.

Буэнос-Айрес заметно изменился. Нет вертлявых вагончиков трамвая — сплошные потоки машин. Нет больше Эвы и Перона.

Конгресс завершился через два дня. За сутки до отлета в Москву я попросила секретаршу посольства позвонить в клинику хирурга Хорхе Виаджо и сообщить ему, что из СССР для него привезен пакет, книга от его коллеги, академика Вишневского. Пакет может быть ему передан в кафе на пересечении улиц Коррьентес и Кажао. К телефону подошел он сам и сказал, что приедет в кафе к назначенному часу. Я чувствовала себя как человек, которому надо прыгнуть в пропасть, но есть надежда, что парашют раскроется.