Камень судьбы - Тимур Туров

– Ну бывает же такое! – восхищенно крутит головой Глеб. – Прямо как в кино…

Он без приключений добирается до Комсомольского проспекта и тут, у станции метро «Фрунзенская», впервые задумывается над конечной целью своего вояжа. Западная часть Москвы лежит перед ним, вот она, до нее подать рукой – достаточно лишь пересечь Метромост на Воробьевых горах.

А что дальше?

Где искать хозяйку адских тварей? На территории университета? В Черемушках? На Академике? В Филях? В Матвеевском? Или вообще на Рублевке? Где?

«Должна быть какая-то подсказка, – понимает Глеб. – Иначе все это было бы бессмысленно. Значит, нужно двигаться дальше».

На середине Метромоста он останавливается. Тихая, безжизненная, лежит вокруг Москва. Темными утесами высятся дома, оловянно светится вода внизу, деревья на набережной застыли, точно на фотографии.

А над всем этим горит одинокий теплый огонек. Желтая искорка, маяк, зажженный, чтобы привлечь его, Глеба Погодина, внимание, указать ему путь.

«Это окно в главном корпусе МГУ, в башне, – приглядевшись, догадывается Глеб. – Ну что ж, вот и подсказка. Посмотрим, что там такое…»

В этом огромном, устремленном ввысь доме, да нет, не доме – дворце! – он бывал несколько раз, в основном еще в студенческие годы. И всякий раз имперский стиль и размах, с которым было выстроено здание, приводили Глеба в восторг. Лепнина, мрамор, бронза и мореный дуб, огромные залы, широкие коридоры – и все это заполнено массой народа, по большей части молодежи, веселой, шумной, неформально одетой. Когнитивный диссонанс налицо, но, как ни странно, новое и старое, объединившись, порождали в МГУ какую-то совершенно особую, параллельную реальность – или, наоборот, вот именно так и должен был выглядеть в замыслах отцов СССР день сегодняшний, не случись в стране всего того, что произошло за последние два десятка лет?

Глеб с трудом отворяет тяжелую высокую дверь и входит в холл здания. Пустота. Тишина. Ни звука, ни движения, лишь часы на мраморной стене отсчитывают остановившееся время.

Надо подняться наверх. Можно идти по бесконечным лестницам, а можно воспользоваться скоростным лифтом. Можно – если он исправен.

Лифта не оказывается вовсе. Вместо разъезжающихся дверей – гладкая стена.

«Создатели игры не рассчитывали, что герой появится здесь, – и не стали прописывать лифт, – понимает Глеб. – Что ж, пойдем пешком».

До музея почвоведения, расположенного в башне, он добирается почти через полчаса. Здесь так же пустынно и тихо, как и внизу. В полумраке угадываются кожаные кресла и диваны, таинственно поблескивают стекла витрин, по дверцам шкафов гуляют желтые блики, падающие из неплотно прикрытой двери.

Автоматным стволом Глеб толкает ее. Он видит комнату, вероятно, что-то вроде лаборантской – столы, полки с папками и книгами, какие-то ящики.

У окна горит старинная настольная лампа. Стеклянный абажур снят, а позади нее укреплено вогнутое зеркало, собирающее свет и бросающее его в пустоту. Между лампой и оконным стеклом находится огромная линза, зажатая в лапках двух штативов. Глеб медленно подходит к этому непонятному сооружению, смотрит в окно.

Москва перед ним – как на ладони. Тихий, мертвый, невозможный город. Желтый луч лампы рассекает пространство над домами, над чашей стадиона в Лужниках, над Москвой-рекой, чтобы в конце концов упереться в большое окно на втором этаже старинного здания на Гоголевском бульваре.

«Я же проходил совсем недалеко от этого места! Обидно – сколько времени потрачено зря…»

Глеб заглядывает в линзу и видит в выпуклом стекле немного искаженную картинку: комната, портьеры, большая кровать антикварного вида под бархатным балдахином, вся в резьбе и позолоте. На кровати, разметавшись, лежит обнаженный Акунд. Край черной шелковой простыни прикрывает его чресла, могучая грудь мерно поднимается в такт дыханию. Сатра спит.

Рядом с ним, сложив ноги по-турецки, спиной к Глебу, сидит нагая женщина с пышными рыжими волосами. Она перебирает что-то, разложенное на простыне рядом со спящим.

Лилит!

Глеб всматривается в линзу. Да, сомнений быть не может – это она. Посланница властелина ада, хозяйка и госпожа демонов, что опустошили Москву. Но при чем тут Акунд? Как он попал в гейм? Что вообще происходит?

Лилит поворачивает точеную шею, встряхивает кудрями. Глеб видит ее профиль.

Лилит или…

Глава убийц, гонявшихся за ним, Глебом?!

Точно, она! И дело не только в чертах лица. Сатрессу выдают изящные полированные копытца, не замеченные Глебом поначалу. Она потягивается, демонстрируя высокую грудь волнующей формы, снова возвращается к своему занятию.

Изображение в линзе внезапно увеличивается. Теперь Глеб смотрит как будто через очень мощную подзорную трубу. Он видит, как сатресса берет в руки кулон на цепочке, внимательно рассматривает, затем откладывает в сторону. Она перебирает украшения, золотые побрякушки, словно самая обычная женщина.

Переведя взгляд на Акунда, Глеб скрипит зубами – его плененный товарищ улыбается во сне.

«Он, по идее, должен сейчас находиться в каком-нибудь мрачном подвале, в камере, под охраной! Что происходит?»

Мысли Глеба прерывает пробуждение сатра. Акунд открывает глаза. Сатресса замечает это, наклоняется и целует его в губы. До Глеба долетают слова, звучащие гулко, словно из колодца:

– Отдохнул, милый?

– Да-а…

– Есть хочешь?

– Конечно, Скулария. – Акунд садится на кровати. – Быка бы съел!

Сатресса смеется, трижды хлопает в ладоши. Из-за портьеры появляется стройная девушка с подносом в руках. На подносе – бутылка вина, высокие стаканы, блюдо с украшенным зеленью мясом, горка лепешек и фрукты.

Молча опустив блюдо на простыню, девушка удаляется. Акунд и Скулария, касаясь друг друга голыми плечами, начинают есть, перешучиваясь, как старые друзья.

– Предатель, – шепчет Глеб. Гнев и обида душат его, возникает острое желание что-нибудь разбить, сломать, разрушить, дав волю накопившейся ярости.

– Скоро утро, – говорит Скулария, ощипывая виноградную гроздь. Она кладет ягоду в рот Акунду и продолжает: – Ты готов предъявить свои права, мой герой?

Сатра в ответ мычит что-то невнятное, пытаясь прожевать виноград. Гнев в душе Глеба сменяется чувством стыда. Ему стыдно за Акунда, за его наготу и покорность, за это вот расслабленное, коровье мычание.

– Ксенфы, подстрекаемые Дэфтером, схлестнутся с Брегнами. – Скулария потягивается, навзничь падает на кровать, улыбается. Ее лицо сейчас очень походит на мордочку сытой кошки. – Это случится уже сегодня днем. Или вечером. В крайнем случае завтра утром. Мы тем временем получим смарагд, а когда набольшие клана соберутся на военный совет, нанесем им визит. Уверена, никто из старейшин не выступит против – в ситуации, когда назревают полномасштабные боевые действия, им остро нужен доступ к колодцам силы, к источникам энергии.