Всего пару миль по прямой - Джеффри Арчер

По настоянию Дафни я начал читать две ежедневные газеты. В качестве таких она избрала «Дейли экспресс» и «Ньюс кроникл», а иногда, когда она приглашала меня на Лаундз-сквер, я даже заглядывал в один из ее журналов: «Панч» или «Стренд». Таким образом я начал открывать для себя, кто есть кто и кто делает что и для кого. Впервые в жизни я посетил Сотби и наблюдал, как пошел с молотка ранний Констебл по рекордной цене в девятьсот гиней. Это было больше, чем стоил весь магазин Трумпера вместе со всеми его потрохами. Но признаюсь, что ни этот величественный сельский пейзаж, ни одна другая картина, выставленная в галерее или на аукционе, не производила на меня такого впечатления, как «Святая Дева с младенцем», полученная от Томми и все еще висевшая над моей кроватью.

Когда в январе 1920 года Бекки представила отчет за первый год работы, я понял, что моя мечта о покупке второго магазина может стать реальностью. Затем без всякого предупреждения в один и тот же месяц на продажу пошли сразу две торговые точки. Я немедленно дал указание Бекки исхитриться и найти деньги для их покупки.

Позднее Дафни предупредила меня по телефону, что Бекки очень трудно найти такую сумму. Или вообще невозможно, подумал я про себя, поскольку все ее мысли сейчас заняты одним только Трентамом и его предстоящим отъездом в Индию. Когда в день его убытия Бекки объявила об их официальной помолвке, я был готов перерезать ему глотку, а заодно и себе тоже, но Дафни заверила меня в том, что в Лондоне найдется по крайней мере несколько молодых леди, которые в то или иное время тоже тешили себя иллюзиями о том, что они вот-вот выйдут замуж за Гая Трентама. Однако сама Бекки была настолько уверена в серьезности намерений Трентама, что я не знал, кому из двух женщин мне верить.

На следующей неделе в магазине появился мой бывший командир с перечнем покупок, которые ему велела сделать его жена. Я никогда не забуду, как он достал кошелек из кармана пиджака и рылся в нем в поисках разменной монеты. До этого момента мне никогда не приходило в голову, что полковники тоже живут на нашей грешной земле. Он ушел, пообещав прислать мне два билета по десять фунтов на полковой бал. Слово у него оказалось таким же крепким, как и сам он.

Моя эйфория — еще одно слово, позаимствованное у Гаркорт-Браун, — от встречи с полковником длилась примерно сутки, в конце которых Дафни сообщила мне, что Бекки ждет ребенка. Первое, что я почувствовал, было глубокое сожаление по поводу того, что я не убил Трентама на Западном фронте, вместо того чтобы помогать ему спасти свою жизнь. Я был уверен, что он немедленно вернется из Индии, чтобы жениться на Бекки до рождения ребенка. Мне была ненавистна сама мысль о его возвращении в нашу жизнь, но я был вынужден согласиться с полковником, что джентльмен не мог поступить иначе, не сломав судьбу Бекки.

Где-то примерно в это время Дафни заявила, что, если мы надеемся заполучить какие-нибудь реальные деньги в банке, нам совершенно необходима обзавестись «свадебным генералом». «Пол Бекки теперь работает против нее», — сказала Дафни, тактично умолчав про мой акцент, который тоже не работал нам на руку.

Возвращаясь после бала домой, Бекки весело сообщила, что полковник вполне подходит для того, чтобы представлять нас, когда мы будем вынуждены идти с протянутой рукой за кредитом в банк. Я не был в восторге от этой идеи, но, побеседовав с женой полковника, Бекки настояла на том, чтобы мы хотя бы встретились с ним и изложили свое дело.

Я клюнул на эту наживку и через десять дней с удивлением узнал, что от него пришло письмо с согласием сотрудничать с нами.

А еще через несколько дней Бекки призналась, что ждет ребенка. С этого момента я был всецело поглощен выяснением того, что было известно Бекки о намерениях Трентама. Меня охватил ужас, когда выяснилось, что она даже не сообщила ему эту новость, хотя была беременна уже четыре месяца. Я заставил ее поклясться, что она напишет ему этим же вечером, даже если и не станет грозить в письме судебной тяжбой по поводу нарушения обещания. На следующий день Дафни заверила меня, что видела из окна кухни, как Бекки опускала письмо в почтовый ящик.

Пока шило не вылезло из мешка, мне пришлось встретиться с полковником и довести до его сведения положение, в котором находилась Бекки. В ответ он произнес что-то загадочное вроде: «Предоставьте Трентама мне».

Через шесть недель Бекки сказала, что все еще не получила никакого ответа от Трентама, и я понял, что ее чувства к нему начинают охладевать.

Я даже предложил ей выйти замуж за меня, но она не отнеслась к моему предложению серьезно, хотя я никогда в своей жизни еще не был так искренен. Всю ночь напролет я размышлял над тем, что еще я могу сделать, чтобы стать достойным нее.

Со временем Дафни и я стали еще внимательнее к Бекки, так как она с каждым днем все больше и больше напоминала выброшенную на берег рыбу. Из Индии по-прежнему не было ни слова, и задолго до появления на свет ребенка она перестала упоминать имя Трентама.

Как только я увидел Дэниела, мною овладело непреодолимое желание быть его отцом. Радость переполнила меня, когда Бекки сказала: «Надеюсь, что ты все еще любишь меня».

Она надеялась, что я все еще любил ее!

Свадьбу мы сыграли через неделю, пригласив полковника, Боба Макинза и Дафни быть посаженными родителями.

А следующим летом состоялось бракосочетание Дафни и Перси, но уже не в регистрационном бюро в Челси, а в церкви Святой Маргариты Вестминстерского аббатства. Поначалу я все высматривал миссис Трентам, чтобы выяснить, как она хотя бы выглядит, но потом вспомнил слова Перси о том, что ее не пригласили.

Дэниел рос не по дням, а по часам и без конца повторял свое первое слово «пап», чем до слез задевал мое сердце. Несмотря на это, мне оставалось только гадать, сколько же еще пройдет времени, прежде чем нам придется сесть и рассказать мальчонке правду. «Внебрачный ребенок» — это такое невыносимое клеймо для невинной детской души.

— Нам пока еще не стоит беспокоиться на этот счет, — настаивала Бекки, что не избавляло меня от страха перед окончательными последствиями нашего замалчивания этого вопроса, ведь некоторым на Челси-террас и так уже была известна правда.

Сэл написала из Торонто, чтобы поздравить меня, а заодно и поставить в известность о том, что она перестала производить на свет детей. Двойняшек девочек — Морин и Бэбс и двух мальчиков — Дэвида и Рекса — ей казалось вполне достаточно, даже для добропорядочной католички. Ее муж, писала Сэл, стал теперь районным торговым представителем фирмы «Э. П. Тейлор» и вполне обеспечивает семью. В своем письме она даже не вспоминала об Англии или о каком-либо желании возвратиться на родину. Я не мог обвинять ее в этом, поскольку из воспоминаний о доме у нее, очевидно, остались лишь кровать на троих, пьяный отец и вечный недостаток пищи.

Далее она сетовала на то, что я, в отличие от Грейс, совсем редко пишу письма. Ссылаться на занятость мне не к лицу, добавляла она, так как, будучи старшей сестрой в лондонском учебном госпитале, Грейс располагала еще более ограниченным временем. После того как Бекки прочла письмо и согласилась с ним, следующие несколько месяцев я старался писать чаще.